Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Целуем Вас!

30 22 июня 1962 г.

Милая Анечка, Ваш соавтор… потерял ручку, отсюда — скорбное молчание. Рифмовник и рифмоплета привезу (дай, Господи, памяти!) Поезд желательно 13.15 (а если вдруг что-ни будь с ним случится, с поездом, что не удается заказать, то 13.20). Понимаю Мишу[508], правда смешно, что для нее Коктебель невозможен в августе! Слышал бы Макс!![509] Габричевских[510] я не знаю. Клиберна[511] слушали по радио, но слишком было плохо, увы. Шушка очень оценила Ваше отношение к ребенку, искала Вас и ищет до сих пор. Котишка растет, ест и спит. Красоты неземной. Спасибо за бумагу, и не только. Целуем Вас, до скорого свидания.

А. А. и А. Э.

Получила письмо от Морковина. Привезу. Тесковой письма никто не переснимает.

31 4 июля 1962 г.

Милый Рыжий,

«Мы едем, едем, едем
В далекие края,
Где белые медведи
И больше ни …»[512]

ибо в том климате, который наблюдается «на данном этапе», вряд ли может существовать кто-либо, кроме белого медведя. А едем[513] со всем возможным шиком, наблюдается даже вагон-ресторан… как Вы догадываетесь, А. А. пресекла в самом корне мои честолюбивые замыслы, и мы питаемся родной вагонной сухомяткой, крутыми яйцами, черствым хлебом и жидким маслом. Последнее, впрочем, скоро превратилось в твердое. — Проносящийся за окном пейзаж насыщен влагой внизу, а сверху — серое небо и низкие-низкие тучи, многообещающие. Государственную границу Латвии я не прозевала, будьте уверены! В 6 ч. утра, на станции Себене[514], я прильнула к туманному вагонному стеклу, т. е. пардон, к туманному стеклу вагонного окна, от коего не отольнула, пока мимо носа не пронеслись со свистом агромадные каменные ворота. Они-то и символизировали это самое. После чего осталось лишь идти умываться — больше никаких аттракционов не предвиделось.

Едем, окруженные рыжими заботами, — ж./д. билетами, плацкартами, скарронами и прочим несказанным, раскладываем пасьянсы из фотографий, и обе очень довольны — только вот погодки бы! Надеемся, что хоть в Москве мало-мало установилась — на вас надеемся, ибо нам-то интересу.

Адочка, между прочим, сладко посапывает на верхней полке, куда я загромоздиться не могу, т. к. у меня разболелось плечо — а я эту ночь резвилась внизу, выходила ночью (в жакете и комбинации) на каждой пустынной станции и радовалась — чему собственно?! — вместе с сонными проводницами… В соседнем вагоне едут спортсмены, в соседнем купе наблюдается модернизированный поп в пижаме, в общем, есть на что посмотреть! Целуем Вас!

Ваши А. и А.

32 6 июля 1962 г.

Дорогая Анечка, прибыли мы весьма благополучно в Лиепаю[515], а до этого провели несколько чудесных часов в Риге, где даже погода была такая, как в Москве в дни нашего отъезда. Были в старинных кварталах города, любовались всем до одури, выпили за Ваше здоровье по 2 чашки великолепного кофе с булочками и отбыли со всем возможным комфортом в Лиепаю. Встретили нас с почестями, отвезли на машине до дома, верней, до чудесного домика, оборудованного в нашем вкусе и стиле, где нас ожидал крендель во весь стол, постели с перинами и прочие знаки латвийского гостеприимства и расположения. Вчера отсыпались и гуляли — домишко очень близко от моря — любовались досыта «свободной стихией»[516], t° — каковой +14 (!) — воздух в смысле t° тоже, по-моему, недалеко ушел от этой не вполне июльской цифири. Облачность переменная, каковы и переменные же осадки в виде (см. на обороте!)[517] — об купаться, конечно, не может быть и речи, однако же состояние неба в смысле кучности облаков и направления доминирующих штормовых ветров внушает надежды на будущее. А может быть, и опасения — кто знает! Ближайшие (территориально) развлечения — великолепное здание сумасшедшего дома и еврейское кладбище. Одним словом, «Этапы большого пути»[518]. Нечего и говорить, что до Скаррона лапы мои еще не дошли, ибо осваиваюсь и ассимилируюсь. Да, при доме есть расчудесная собака, помесь немецкой овчарки с прибалтийской овцой, зовут Ральф, мы, конечно, уже друзья. Шушкин портрет у меня на стене, Ваш — в сердце. Целуем, пишите!

Ваша А. С.

33 11 июля 1962 г.

Милая Анютка, Ваше письмо от 6-го по адресу ул. Ригас дошло и до Ригас, и до меня сегодня 11-го. Спасибо за память и за новости, хоть известие про Казакевича и не заслуживает благодарности. Бедный чудесный Эммануил Генрихович, бедная нелепая семья его, бедная Юля — бедное время наше, гробящее то медленно, то быстро — хороших людей[519].

Орлу Вы написали совершенно правильно, пусть не думает «разделить и властвовать»[520]. Написала ему на днях пустую открытку на Кясму[521], но не представляю себе, где он — может быть, в Ленинграде…