Вторник. Седьмое мая: Рассказ об одном изобретении

Вот как далеко шагал Фарадей в своих воззрениях и в своих догадках. Он искал доказательств, ставил опыт за опытом. Но опыты не всегда давали ему нужные ответы. Он снова ставил опыты, допрашивал и так и сяк явления индукции. Опыт за опытом…

Все было так необычно в его утверждениях, настолько шло вразрез с общепринятым, что ученый мир лишь с удивлением взирал на эти попытки лондонского провозвестника. Против его промежуточной среды, против его силовых линий было достаточно возражений. И очень мало согласия с ним. А больше всего было молчания. Серии фарадеевских «Исследований» накапливались из года в год в отдельных оттисках и лежали пока на библиотечных полках, как бы в стороне от повседневной жизни науки.

Их, конечно, читали, но переворота в физике пока что никакого не происходило. Он излагал свои мысли на слишком простом, естественном языке, не заботясь о том, чтобы придать им строгую математическую форму. Стиль, чуждый математическим вкусам эпохи. И большинство физиков относилось все-таки с подозрением к этой вольности научного изложения, к той свободе слова новой, зарождающейся области познания, где успешные эксперименты были перемешаны с неудачными и развитые идеи — с еще незрелыми.

А Фарадей загадывал все дальше. Говорил уже о родстве разных явлений природы. О тесной связи между светом, магнетизмом, электричеством. Мысль о глубоком единстве природы не покидала его. «Все естественные силы связаны между собой и имеют общее происхождение», — писал он в одной из своих позднейших серий.

Однажды, когда вечернее заседание Королевского общества подходило к концу, Фарадей выступил перед собранием именитых ученых мужей и рискнул сказать:

— Нельзя ли предположить, что колебания, которые принимаются за основу всякого излучения, происходят и в силовых линиях? Линии силы являются, возможно, носителями колебаний.

Итак, электрические колебания! Кто еще осмелился бы об этом заикнуться? Фарадей всегда так. Всегда преподнесет вдруг что-нибудь, что способно посеять смуту даже в самых академических умах.

Правда, ради осторожности он добавил:

— Я даю лишь материал для размышления. Это не окончательное мое убеждение и даже не вероятное заключение, а пока всего лишь мое собственное неясное представление.

Но, оставаясь один на один с собой, он думал гораздо смелее и определеннее. Он изложил свои представления в письме, запечатал его в конверт и сдал на хранение в архив Королевского научного общества. Тогда не было еще патентных бюро и не выдавались еще свидетельства о научных открытиях и изобретениях. Но такое письмо могло служить в случае чего доказательством. Автор мог в любой момент потребовать его вскрытия, чтобы весь ученый мир мог убедиться, кто же первый сказал «а». Фарадею при жизни этого не потребовалось. Конверт с письмом пролежал в архиве более ста лет. Но когда уже в наше время этот конверт все же распечатали, то прочли в письме Фарадея следующее:

«…Я намерен предположить, что распространение магнитных сил от магнитного полюса похоже на колебания взволнованной водной поверхности или же на звуковые колебания частиц воздуха, то есть я намерен приложить теорию колебаний к магнитным явлениям, как это сделано по отношению к звуку, которая является наиболее вероятным объяснением световых явлений.

По аналогии я считаю возможным применить теорию колебаний к распространению электрической индукции. Эти воззрения я хочу проверить экспериментально, но так как мое время занято исполнением служебных обязанностей, что может повести к продлению опытов, которые, в свою очередь, могут явиться предметом наблюдения, я хочу, передав это письмо на хранение Королевскому обществу, закрепить за собой открытие определенной датой и, таким образом, иметь право в случае экспериментального подтверждения объявить эту дату датой моего открытия. В настоящее время, насколько мне известно, никто из ученых, кроме меня, не имеет подобных взглядов».

Закрепить за собой… Фарадей знал, что делает. Несомненно, окружающее его ученое общество состояло из людей образованных, благовоспитанных, вежливых, но борьба идей есть все-таки борьба. И кто знает, какие тут разгораются страсти.

А пока что ученый мир молчал, с осторожностью и недоверием присматриваясь к тому, что провозглашал Фарадей.

Первым, кто действительно понял и оценил идеи Фарадея, был английский физик Джемс Максвелл. Он родился в тот год, когда начали выходить знаменитые фарадеевские «Экспериментальные исследования». И он едва только закончил университет, когда учение Фарадея достигло уже полного объема — огромная глыба новых воззрений, которую все же обходили, как бы не замечая. А всего лишь год спустя Джемс Максвелл, двадцатичетырехлетний юнец науки, публикует уже свою работу «О фарадеевых линиях силы», решительно вставая на его сторону и беря на себя смелость строго обосновать — математически обосновать — его гениальные прозрения. И пишет письмо Фарадею, выражая свое признание и свое восхищение, какое он испытывал при чтении серий «Экспериментальных исследований».