Второе дыхание

Это уж был другой коленкор. К Вареному я имел отношение самое, можно сказать, непосредственное, о чем я тут же и рассказал. А кроме того, высказал и сомнения, что терзали меня все время и с которыми я не решился идти в милицию.

Выслушав, следователь привстал и даже слегка кулаком пристукнул. Я понял, какие слова хотел он в мой адрес сказать, и не сказал же он их потому, что, видимо, был хорошо воспитан.

...Да, дело о гибели Василия Андреевича Галкина было затребовано из архива и подвергнуто пересмотру. Выяснилось, что и акт о смерти и медицинское заключение оказались составленными наспех, без участия судебно-медицинских экспертов. Гибель квалифицировалась как несчастный случай на железной дороге. Труп не был осмотрен как следует.

Пришлось начинать все заново.

Произвели эксгумацию, и после тщательного осмотра экспертами был обнаружен след глубокой раны, нанесенной острым и длинным орудием вроде вязальной спицы. Стало быть, это действительно был никакой не несчастный случай. Это было убийство. Причем предумышленное.

Принялись вызывать и допрашивать родственников покойного, устанавливать и разыскивать свидетелей. Разыскали Васянину, установили, что в тот самый вечер Василий Андреевич направлялся именно к ней — шел, чтоб отдать ей деньги на дочь. Обнаружили вот и меня. Именно «обнаружили», потому как личность такая, по данным паспортного стола, проживающей на территории данного района не значилась...

Поблагодарив меня за беседу, за ценные сведения, следователь, однако, предупредил, чтобы с пропиской мы не шутили, все оформляли законным порядком, немедленно.

Вышел я от него с опущенной головой, с повисшими, словно плети, руками.

Значит, предчувствие не обмануло меня. И удар тот бандитский, и смерть под колесами поезда — все это предназначалось не ему, не Василию Андреевичу, а мне. И вот уже более полугода я хожу по этой земле, вместо того чтобы  л е ж а т ь  в ней. А вместо меня там лежит другой. Ведь только простая случайность спасла меня от уготованной мне участи!..

После этого я не мог уж ни думать, ни жить, как прежде.

Жил рядом со мной, через стенку, скромный и мужественный человек со сложной судьбой, у которого в жизни была и большая война, и большая любовь, и большая работа, была тяжелая драма. А я не заметил того, ухитрился мимо пройти, о  с е б е  т о л ь к о  думал. И лишь тогда приоткрылась мне та большая и сложная жизнь, когда уже было поздно...

Был кроме меня и еще один человек, которому мысли о гибели Василия Андреевича не давали покоя, — это была вдова покойного Каля, сильно сдавшая за последние несколько месяцев.

Женщины, которых сама природа наделила способностью проникать в чужие мысли и в особенности в чужие дела, знали о ней, кажется все. И то, как Каля, придя домой с похорон, грела у печки руки, чтоб по поверью не занести домой смерть, а потом заглянула в печь, чтоб не бояться покойника; и то, как прикладывала к сердцу она ком могильной земли, чтоб отлетела скорбь, и потом натирала этой землей против сердца, чтобы не тосковать о покойном. Говорили, что даже хранила она обрезки ногтей, чтоб было чем влезть после собственной смерти на Сионскую гору, в царство небесное. Знали и то, что от завода она получила жилье, и то, как, исходя тоской по погибшему, добиралась она из новой своей квартиры на кладбище и, распростершись ниц на могиле, обхватив затравевший холмик руками, заходилась в надрывном вое. Ее окружали старухи в черном, похожие на монашенок.

Каля жила то в городе, то приезжала в поселок, где у нее оставалась комната и участок земли. Приезжала и, отвлекая себя от горького вдовьего одиночества, принималась копаться в земле, возделывать грядки — выращивала, как и прежде, салат, редис и клубнику. Но что-то мешало ей увлекаться любимым делом, отдаваться ему целиком. Часто я видел ее сидящей, с остановившимся взглядом и мертво повисшими кистями перепачканных землею рук.

Одевалась она с тех пор только в черное. При встречах со знакомыми отворачивалась, кутая лицо, убыстряла шаги, молча проходила мимо. Первой ни с кем старалась не заговаривать, но если уж кто из женщин ее окликал — останавливалась, упирала в землю одичавшие в тоске и одиночестве глаза, на вопросы отвечала тихо, мертвым, перегорелым голосом...

Молодым не дано замечать, как быстро катится время. Напротив, им постоянно кажется, что время тащится слишком медленно. Всего лишь четыре года прошло с тех пор, а мне казалось, целая вечность. Мы снова перебрались в Москву, где мать наконец получила квартиру. Я перешел на пятый курс. Зинаида моя поступила на первый курс медицинского, а Валерка наш осенью стал бегать в школу.

У тети Поли мы не бывали давно, слышали только, что комнату нашу Жорка снова сдает кому-то. А еще слышали, что Каля в свою городскую квартиру перебралась окончательно, а комнату в старом доме будто бы подарила молодоженам, Валентине с мужем, которые успели не только пожениться, но и обзавестись потомством.