Второе дыхание

В дни Первомайских праздников все занятия и работы на точке были отменены. В день Первого мая все свободные от несения караульной службы и дежурства у телефона занимались кто чем. Ребята с утра подшивали подворотнички к гимнастеркам, надраивали кирзачи. Девчата, успевшие все это сделать заранее, кто занимался вязанием, кто сидел и писал письма домой.

Черная тарелка репродуктора на стене землянки гремела с утра победными маршами. Все ждали, когда с Красной площади будет передаваться парад.

В закуток начальника станции постучались. На пороге встали, переминаясь, неразлучные Пигарев и Жариков, со сконфуженными улыбочками попросились отпустить их ненадолго и разрешить прихватить с собой пару ручных гранат — обещались наглушить к праздничному столу свежей рыбы в речке.

Отпустив их, старший сержант снова прилег и надел тоненько попискивавшие наушники.

Голос диктора, густой и сильный, читал по радио первомайский приказ Верховного. Наши победоносные войска, говорилось там, громят вооруженные силы противника в центре Германии, далеко за Берлином, на реке Эльба. За короткий срок освобождены Польша, Венгрия, большая часть Чехословакии, значительная часть Австрии, столица Австрии — Вена. Красная Армия овладела Восточной Пруссией — гнездом немецкого империализма, Померанией, большей частью Бранденбурга и главными районами столицы Германии — Берлина, водрузив над Берлином знамя Победы.

Голос перечислял потери немецких войск в людях и технике, говорил, что войскам Красной Армии и союзников удалось рассечь немецкие войска на две оторванные друг от друга части и соединиться в единый фронт.

«Не может быть сомнения, — утверждал этот голос, — что это обстоятельство означает конец гитлеровской Германии. Дни гитлеровской Германии сочтены... В поисках выхода из своего безнадежного положения гитлеровские авантюристы идут на всевозможные фокусы... Эти новые жульнические махинации гитлеровцев обречены на полный провал... Объединенные нации уничтожат фашизм, сурово накажут преступников войны...»

Старший сержант усталым движением снял с головы наушники, поднялся и вяло побрел по землянке, пропитанной ароматами праздничной кухни.

Расчет сгрудился на небольшом пространстве, разделявшем комнаты девушек и ребят, под черной тарелкой репродуктора. Слушали Красную площадь и первомайский приказ. Не утерпела даже Еременко, повариха. Распахнув дверь на кухне, где что-то скворчало и жарилось и откуда полз в коридор сизый угарный чад, она стояла, скрестив под грудями могучие, голые до локтя руки, и тоже слушала, в любую минуту готовая ринуться к своим кастрюлям и противням.

Старший сержант остановился в раздумье. Надо было идти доложиться взводному, спросить, не будет ли приказаний. (Этот порядок — доклад по утрам — тоже завел Бахметьев и выполнения его требовал неукоснительно.)

Не найдя командира взвода в его закутке, тревожно спросил, где он мог находиться. Кто-то сказал, что Бахметьев еще спозаранку ушел на КП роты.

Это насторожило. Конечно, взводный совсем не обязан докладывать подчиненным, куда и зачем он уходит, но уйти незаметно, не поставив начальника точки в известность, никого не предупредив, не поздравив с праздником... Неужели Бахметьев надумал  о п е р е д и т ь  его?!

Старший сержант снова ушел к себе, закрылся на крюк, но не мог ни сидеть, ни лежать, чувствуя себя, словно мышь в мышеловке.

Позвали на завтрак.

Для виду потыкав вилкой в праздничные блюда, чем несказанно огорчил повариху, старший сержант вышел на воздух и принялся без цели бродить по позиции, то и дело кидая взгляды на желтую, убегающую с бугра дорогу, что вела на ротный КП.

На позиции появились Пигарев и Жариков, оба шумливые, мокрые и веселые, волоча за края корзину с наглушенной рыбой. От обоих несло рыбьим запахом и речной пресной сыростью. Простуженно шмыгая красным маленьким носом, Пигарев подмигнул своему начальнику, чтобы зашел за угол землянки; из рукава его чистым блеском сверкнуло стекло бутылки.

Старший сержант отвернулся. Противна была даже самая мысль о выпивке. Чтобы занять себя чем-то, стал проверять матчасть — зашел в укрытие для машины, залез в кабину и принялся гонять мотор под нагрузкой. Гонял до тех пор, пока в гараже от синей бензинной вони стало нечем дышать.

Прибежал перепуганный Бахишев, третий номер, спрашивая, что случилось, но старший сержант успокоил его.

Из гаража он пошел к прожектору. Расчехлив, открыл сбоку люк и, просунувшись внутрь до пояса, оказался между отражателем и защитным стеклом.

Полутораметровая линза отражателя настолько все увеличивала, что он не сразу узнал в глянувшей на него из блестящих глубин полированного стекла голове собственное свое отражение. Он давно не смотрелся в зеркало, даже брился последнее время на ощупь, и сейчас, увидав отражение свое, в несколько раз увеличенное, — эти пеньки плохо пробритых волос, темные впадины пор на восковой нездоровой коже, неровные кариозные зубы, толстую проволоку коротко остриженных волос на голове в накипи преждевременной седины, сам себе показался страшным и спешно полез из люка.