Второе дыхание

В памяти всплыл мельком услышанный на платформе разговор о каком-то несчастном случае на соседней станции. И хотя связать это событие с исчезновением Василия Андреевича ей сразу в голову не пришло, только теперь почему-то в Кале зашевелилась истинная тревога за мужа. В сбитом на спину полушалке, прижимая ладонью сердце, она побежала в местное отделение милиции.

Дежурный, пожилой старшина с сонным оплывшим лицом, выслушал Калю молча и произнес, что ни о каком ее муже им ничего не известно.

Она принялась умолять позвонить на завод, потом в город, в городское отделение милиции, и на соседнюю станцию, не знают ли чего о Василии Андреевиче там.

Старшина неохотно снял трубку.

Он вызывал кого-то, с кем-то говорил. Потом долго молчал и слушал. Каля, выпростав из-под слипшихся мокрых волос левое ухо, вытянула шею, силясь разобрать, какие слова произносит в трубку булькающий далекий голос, но старшина, надавив тупым и коротким пальцем на рычаг аппарата, подержав его, отпустил и вызвал какого-то нового абонента.

Теперь уже Каля глядела с надеждой и страхом лишь на лицо старшины, прислушивалась только к его голосу. Но те редкие реплики, которые он иногда вставлял в разговор, звучали казенно и равнодушно, а сонное выражение так и не сходило с его толстого лица.

Но вот после большой и томительной паузы, продолжая слушать, старшина как-то странно взглянул на Калю и попросил ее повторить фамилию мужа, его имя и отчество.

Запинаясь, она повторила.

Старшина тут же весь подтянулся и посуровел лицом. Медленно положил трубку, попросил подождать и вышел в соседнюю комнату.

Вернулся вместе с другим милиционером, худое лицо которого в редких глубоких оспинах было тоже измято сном.

Калю пригласили в машину.

Тот, узколицый, шадристый, сел за руль рядом с нею и на шустром милицейском газике помчал ее по направлению к городу, обратно.

Через четверть часа газик притормозил у полуосвещенных корпусов районной больницы, рядом с приземистым низким бараком с наглухо закрытыми ставнями окнами.

Это был морг.

13

Василия Андреевича нашли в полусотне метров от платформы. (Это была та самая станция, о несчастном случае на которой мельком слышала Каля.) Его зарезало поездом.

Было установлено, что под проходящий поезд он попал, находясь на платформе, а эти полсотни метров его протащило.

Сам ли он решился, по неосторожности ли попал, или, быть может, столкнул его кто под колеса, было неясно. Да и вообще все было неясно в этой истории.

Почему он вылез на промежуточной станции, не поехал сразу домой? Был пьян? Но деньги — вся получка целиком — оказались при нем. Хотел навестить знакомых, друзей? Каля клялась, что ни родных, ни друзей, ни знакомых у мужа на этой станции не было... А может, именно здесь и жила его полюбовница? Каля теперь была совершенно уверена в этом, но ничего конкретно сказать не могла.

Что же могло толкнуть под колеса этого незаметного, скромного человека, который никому не делал зла?

— ...Это она его довела, змея! — косясь на стену, из-за которой слышался вой, решительно заявила Маня. — Совсем заездила мужика, никакого житья не давала...

— Сама-то барыней жила за его спиной, а мужа поедом ела, — поддержала соседка. — Ни взглянуть ему ни на кого, ни пошутить, словом перемолвиться было не с кем. С женщиной со знакомой увидит его, бывало, и даже за это целыми днями грызет.

— Он все последнее время невеселый какой-то был, Вася-то, — набухшим слезами голосом проговорила тетя Поля, снова отрываясь от шитья. — И выпивать помаленьку начал. Выпьет там или с кем на работе задержится — а уж она его, уж она его! Так страмит, так страмит, что и нам-то неловко. Другой бы прибил пли выгнал, а ведь Вася-то только и скажет: ну ладно, больше не буду, жена, ты извини.

Пришел ко мне ономеднесь, сел вот тут и сидит. Я это у печки баталюсь, помои корове навожу, а он все сидит и молчит. Глянула — а губы-то у него прыгают, вот-вот заплачет. Что, мол, это с тобой? Жизни, слышь, нет никакой, сестра...

В тот-то раз я и не догадалась, к чему он это. Мы ведь ему сколько раз с ней развестись советовали. Уж коли другая по сердцу, чего мучиться зря-то! Горшок об горшок — и врозь, ведь не дети у них. А он: нет, слышь, я так не могу, я ведь на ней по своей доброй воле женился. Так, может, думаю, сам теперь развестись с ней решился, не тянуть больше время. А он, Вася-то... вон как решил!

Тетя Поля зарылась лицом в недошитый саван. Женщины принялись утешать. Валентина, старшая, принесла в стакане воды, Зинаида побежала за нашатырем.

— То-то в прошлую ночь у соседа собака выла... Уж так выла, так выла — и нам-то всю ночь уснуть не дала.

— Это она к покойнику.

— А еще говорят, когда переносье чешется, матица али передний угол трещит, смола из избы на улицу вытопилась...

— Тоже — если кирпич выпал из печи, стук в доме от неизвестной причины или мухи зимой в избе водятся...

— Плох он был для нее — а теперь вот одна поживи попробуй. Узнает, почем фунт лиха!

— И то. Ведь не зря говорят, лучше семь раз сгореть, чем один овдоветь.

Женщины замолчали. Тетя Поля опять принялась за шитье.