Второе дыхание

Галкин пишет тогда в Наркомат обороны. «Не возражают», — оттуда ответ. Но тут начальник местного гарнизона уперся. Ты, кричит, бойцам своим пример сознательной дисциплины должен показывать, а на деле что вытворяешь?.. Служи, трах-тах-тах, где родина приказала, не смей самовольничать у меня!

Галкин же не унимается, пишет на имя товарища Сталина. И полевую почту указывает, куда бы хотел попасть.

На этот раз гарнизонный начальник лично письмо его перехватывает. Вызвал Галкина — снова орет на него:

— Ступай, трах-тах-тах, на комиссию! Ступай, сукин сын, но смотри: если тебя там забракуют, снова признают негодным, — вот этой вот самой рукой из собственного «ТТ» застрелю...

Пришлось идти на комиссию. И удалось убедить врачей, что сможет он еще воевать. Получил направление в ту самую полевую почту, куда он, собственно, и просился. А стремился туда потому, что зазноба его там служила, Васянина. Она, как уехала из госпиталя, из Томска, все это время с ним, с Галкиным, переписку вела...

На этом месте я прервал Жоркино повествование. Стоп, говорю, суду все ясно. Так сказать, фронтовой эпизод: боевая подруга, рискуя собственной жизнью... ну, и так далее. А после она, боевая подруга, стала законной женой героя, демобилизовались — и... Понял я все, дорогой мой Жора! Можешь не продолжать.

— И ни хрена ты, сундук, не понял! — сказал мне не очень вежливо Жорка. — В том-то и дело, что никакой Васянина женой ему не стала. Брат-то уж был женатый, еще до войны... На ком? А вот на этой на самой Кале. Васянину он, конечно, любил, даже дочь от нее заимел, а все-таки после войны к законной своей вернулся.

— Зачем же он к ней вернулся?! — по-глупому бухнул я.

— А это уж ты у него спроси.

— Заставили к ней вернуться! — вдруг подала голос Маня. — Пригрозили: если к законной своей не вернется — из партии исключат.

— Чего ты мелешь, чего ты там мелешь-то?! — вскинулся Жорка и покрутил сокрушенно носом: — Вот же люди! Сами ни хренинушки не знают, а лезут еще другим объяснять...

— Ты-то уж больно знаешь! — окрысилась Маня.

Но поскольку я ждал объяснения, то, показав на пустую бутылку, Жорка проговорил:

— Тут, брат, придется еще три таких же выпить, если про все тебе объяснять.

Он безнадежно махнул рукой и поднялся.

Я тоже встал.

12

Вернувшись от Жорки, залез я в корыто и с наслаждением принялся сдирать с себя заводскую грязь.

Помылся, переоделся в чистое и завалился на свежие простыни. Зинаида вынесла на терраску корыто, притерла пол. И все это молча. Неужто обиделась?

Стояла она сейчас босиком на чистом полу, в прозрачной ночной сорочке. Стояла и расчесывала свои волосы, еще влажные после мытья. Я глядел на нее. Какая она у меня красивая! Лежал, томился и ждал, когда догадается выключить свет...

Всю эту неделю я так был занят своими переживаниями, что вовсе мне было не до жены. Да и вообще я давно не испытывал такого блаженного состояния, как в этот вечер. Должно быть, от сознания, что мне теперь уже ничего не грозит, что с завтрашнего дня снова я буду жить полной жизнью, без этой трусливой оглядки по сторонам.

А Зинаида будто нарочно тянула время. Расчесав свои волосы, стала сушить их возле горячей плиты. Долго затем ходила по комнате, шлепая босыми ногами, плотнее задергивала занавески на окнах, что-то переставляла. А я лежал и томился. Ох, как все же они недогадливы, эти женщины! Или притворяются, что ничего не понимают?!..

В комнате чисто. Жарко натоплено. Пахнет свежевымытым полом. Милый сердцу субботний, с детства знакомый запах!

...Ждал я, ждал свою Зинаиду и уж не помню, как и свалил меня сон.

Спал я за все последнее время впервые так беспамятно-крепко. Так спал, что, чуя сквозь сон чьи-то толчки, только мычал, но был не в силах проснуться.

— ...да вставай же, проснись ты, засоня! — чуть не плача, будила меня Зинаида. — Лежит, ровно мертвый, толкаю его, трясу — а ему хоть бы что...

— Чего ты?

— Встань и послушай. Что там?

Я приподнялся.

Откуда-то, видимо с улицы, доносился тоскливый, словно по мертвому, вой.

Тянулся он долго, потом обрывался. И снова кто-то надрывным, хватающим за душу голосом выводил:

— Ууууууу-у-у-у...

— С полчаса уже слушаю и никак понять не могу, — снова заговорила жена, испуганно прижимаясь ко мне. — Ветер это или собака, как думаешь?

Ее немножко знобило.

Так мог выть и ветер. А могла и собака. Я сунул в валенки ноги, набросил на плечи пальто и с поленом в руке — мало ли что! — вышел на улицу.

Огляделся, прислушался — никого. И ни единого звука кругом.

Тишина.

— Что-то ты путаешь, девка! — сказал я, входя и швыряя в угол полено. — Ни ветра на улице нет, ни собак.

— А ты получше прислушайся!

...Снова, опять тот же вой. Что за черт!.. Но идет он откуда-то из-за стены, не то из Калиной комнаты, не то из комнаты тети Поли.

Тогда Зинаида сказала, что сходит узнает сама. Оделась и хлопнула дверью.

Минут через пять она вновь показалась с испуганным бледным лицом. Срывающимся голосом проговорила:

— Одевайся скорее! У них там несчастье...