«Второе издание капитализма» в России

Между тем сословное деление, естественно, жестко ограничивало уровни свободы в обществе и делало его менее активным, препятствовало развитию, в частности, закрывало многие каналы вертикальной социальной мобильности. В России наличие податных и неподатных сословий (что сразу ставило их в неравное экономическое положение) разлагало вторых и фрустрировало первых. Но еще более важным для обыденной жизни был сам факт существования привилегированных и непривилегированных сословий (и даже полупривилегированных, вроде купцов первой и второй гильдий: это полупривилегированное положение, однако, позволяло им на законных основаниях откупаться от рекрутской и натуральной повинностей и подушной подати). Жизнь представителей привилегированных и непривилегированных сословий различалась разительно: непривилегированного могли на допросе бить и пытать, привилегированного – никогда (поэтому слухи о пытке Дмитрия Каракозова, дворянина по происхождению, произвели на общество такое устрашающее впечатление, и информация об этом тщательно скрывалась властями); непривилегированных могли подвергать телесным наказаниям (а крестьян пороли даже после того, как формально телесные наказания были отменены); представители привилегированных сословий имели преимущество (до 1906 года) при поступлении на государственную службу и при продвижении по карьерной лестнице; даже после реформ 1860-х годов крупнейшее непривилегированное сословие – крестьянство (подавляющее большинство населения!) не получило доступа к общегражданскому суду.

Более того, власть всячески старалась ограничить доступ представителей «низших» сословий в ряды дворянства (хотя очевидно было, что такое восхождение могли совершить только самые преданные режиму или самые талантливые). Те 1–1,5 тыс. человек, которые ежегодно возводились в дворянское звание, выслужив его по чинам или получив ордена, в 140–150-миллионной стране были каплей в море. Тем более что получить дворянство становилось всё сложнее и сложнее: Николай I и Александр II повышали класс (и гражданский, и военный), вводящий в дворянское звание, Александр III усложнил получение дворянства при награждении соответствующими орденами, а Николай II решительно противился (даже накануне Революции 1905 года!) пополнению дворянского сословия за счет крупных землевладельцев из числа «низших» сословий – несмотря на явную классовую глупость таких действий[45].

Классообразование в дореволюционной капиталистической России по сути было завершено (никакие новые классы в XX веке уже не возникли), но сословные и классовые рамки не просто не совпадали, а всё сильнее расходились. Если в конце XIX века нормой был рабочий, числящийся сословно «крестьянином» и не порвавший до конца связей с деревней (там могла оставаться семья, туда можно было вернуться при потере работы, в ранний период капитализма распространено было даже возвращение в село с фабрики для работы в страду), то к 1912 году массовым явлением стал наследственный пролетарий (везде, а не только в Царстве Польском и на Урале) – но он, однако, по-прежнему числился «крестьянином».

Не меняя классового состава страны (а меняя лишь долю в численности и весе классов), происходило интенсивное разложение крестьянства как сословия: большинство оставалось классом крестьян (мелких сельских собственников), значительная часть подвергалась пауперизации и отсюда пролетаризации (а какая-то часть и люмпенизации), незначительная обогащалась и становилась буржуазией (в основном сельской, но не только, определенному проценту удалось даже перейти в купечество).

Параллельно происходил процесс аналогичного разделения мещан и даже дворян. Однако именно сословное деление давало дворянам экстраординарную возможность сохранить социальный статус и социальные перспективы (получить места в госаппарате, например) даже при обеднении и разорении.

Говоря иначе, поскольку сословность была закреплена юридически, капитализм открыл в России единственный канал вертикальной социальной мобильности: личное обогащение (после Революции 1905 года появился, как и должно быть в случае буржуазно-демократической революции, второй – но совсем не массовый – канал: политическая (общественная) карьера, так как Госдума была уже несословным органом).