Второе лицо

Эта мысль никогда не приходила ему в голову. Несомненным было одно — до сих пор жизнь была для него праздником. И вот все рухнуло. Потеряв свое тело, он не только потерял заодно привычные радости, но и очутился в каком-то странном вакууме. Предстояло заново знакомиться с матерью, женой, друзьями или навсегда лишиться их. Да что там, нужно было узнать самого себя!

Всего полтора месяца назад его одолевало банальное любопытство — каково будет человеку в подобной ситуации?

Ученый толкал его на исследование собственных ощущений, но какой-то желчный тип закрывал на все глаза и нашептывал: «Не превращай себя в подопытного шимпанзе. И вообще пошли всех к черту!»

Однако, хотел он того или нет, ему не удавалось избежать самонаблюдений. С самого утра будто кто включал в нем анализирующее устройство. Вот он открывает глаза и сразу же дает знать о себе легкая бородулинская близорукость. Однако она не мешает подмечать то, к чему раньше был равнодушен. Например, его теперь очень занимало соответствие между внешностью и характером. «Прекрасный твой образ телесный… Твой образ телесный…» — прокручивалось в голове навязчивой пластинкой. И тут же всплывало брюсовское: «Есть тонкие властительные связи меж контуром и запахом цветка». Быть может, главная его беда не в том, что теперь не будет узнан близкими, а в этих порванных связях. Диссонанс между сознанием и той формой, в которую втиснули его, был так явственен, что порой казалось, сама душа охает и рвется из тщедушного тела.

Должно быть, в организме скапливались излишки адреналина, потому что такой пустяк, как смех из детского отделения или брошенная кем-то в распахнутое окно палаты ветка акации вызывали подозрительное пощипывание в глазах.

— Бородулин не грешил стихами? — поинтересовался он у Октябревой.

— Не знаю. Но натура у него была поэтическая. — И стала длинно рассказывать, каким Иван Игнатьевич был чудесным отцом и мужем, как ученики профтехучилища, где он преподавал фотодело, обожали его за фантазию и остроумие. Выяснилось, что Бородулин увлекался микросъемкой и, скажем, засняв с искусной подсветкой поверхность обыкновенного сухаря или лесного гриба, получал совершенно фантастические пейзажи. Потом давал им названия, вроде «Планета красных бурь», «Цветы Сатурна», «Космический ливень». А описывая ребятам фотографии, сочинял чуть ли не поэмы в прозе. Работы его экспонировались на выставках.

Любопытным показалось сообщение о том, что характером Бородулин обладал веселым и добрым. Было неясно только, как можно веселиться в таком обличье? Некторов не только не уважал эту бледную рыхловатую массу, но порой сознательно причинял ей всяческие неудобства. Если раньше купался под душем два раза в день, то теперь, даже когда отменили постельный режим, не ходил в ванную по две недели. Самая же черная тоска подступала в минуты, когда смотрел на себя как бы со стороны. Лютой ненавистью начинал ненавидеть бородулинское тело: больно щипал ноги, давал ему пощечины, колотил руками грудь.

Сознание того, что истязает не кого-нибудь, а самого себя, пришло не сразу. Его «я» металось в чужом теле в поисках спасительного выхода до тех пор, пока однажды не натолкнулось на собственный взгляд. Он жадно всмотрелся в него и вдруг впервые увидел его страдающую глубину. «Кто ты?»

— сдавленно вскрикнул он. Отражение грустно молчало.

В тот день открылась ему старая, как мир, истина. Раньше он знал ее умозрительно, теперь же прочувствовал всем своим новым существом: каждый человек — непознанная вселенная. Что с того, что Октябрева теперь ежедневно рассказывает о Бородулине, его вкусах, чертах характера? Все равно с самого утра обрушиваются на него пустячные и серьезные вопросы: как Иван Игнатьевич поднимал с постели свое тяжелое тело? Кого любил и ненавидел? О чем мечтал, думал? Уж наверняка перед зеркалом ему не приходило на ум подмигивать себе и петь нечто подобное стихам Верочки Кораблевой, тешившим самолюбие. Что же тогда было его душевным двигателем? Судя по рассказам Октябревой, Бородулин был неплохим человеком. И вряд ли те чужие, темные силы, мысли, чувства, которые сейчас бродят в нем, рождены бородулинским телом. Скорее, это его собственная реакция на внешность бедного Ивана Игнатьевича. «Бедного?» Он впервые пожалел Бородулина! Во сто раз большая жалость у него была к самому себе. Инкогнито. Маска. Человек-невидимка. Вот кто он теперь. И как долго это будет иссушать его мозг и душу? Не пора ли что-то предпринять?

— Хотите мне помочь? — обратился он к Октябревой, уверенный, что сейчас все готовы свершить для него невозможное. — Достаньте приличную одежду, чтобы я мог выйти в город.

— Зачем? — опешила она. — Не рановато ли?

— Нет. — И тихо, с какой-то детской беззащитностью пояснил: — По маме соскучился, хочу навестить.

— Но как же…

— Представлюсь другом ее погибшего сына.

— Может, лучше пригласить ее?

— Ни в коем случае!

— Ладно, — согласилась она, поразмыслив. — Только одного не пущу. Не волнуйтесь, и не заметите, как буду охранять вас.