Второе начало волшебства

Вань, напоследок, знаешь, что странно? Мама моя рассказала, что последние годы она, конечно, горевала, но папку моего давно отпустила, боль уже поутихла. Но, как только мы в академию учиться поступили, боль вдруг проснулась да так, что жить было тяжко. И ещё тяжелее становилось, когда она в школу приходила и с ректором нашим общалась. И самое главное — помнишь, что Настасья нам с тобой сказала про то, что никого на территорию школы не пускали после смерти Севы. Так вот, маму мою не просто пустили, а вызвали из дома. С подписью самой Настасьи. Будь с ней осторожен, пожалуйста.

Если что пиши на другой стороне и отправляй ко мне. У меня ещё пара листочков есть.

Я досадливо поморщился. Знай я это всё раньше, не пришлось бы в колодце торчать. А теперь ещё и барьер. Но что случилось, то случилось, надо было думать, что делать дальше.

— Лесовик, иди за своими друзьями, мне надо до землянки добраться, чтобы сумеречников вызвать. А ещё Василиса дома осталась, так что она нам тоже помочь сможет. Только пробираться с другой стороны придётся.

Лесовик подхватил меня на плечо и, ничего толком не сказав, просто в пару минут доскакал со мной до землянки. Поставил меня прямо перед её входом и скрылся в чаще леса.

— Спасибо!

Но мой крик был адресован деревьям. Я покачал головой.

— Сезам, откройся.

Ветви, закрывающие дверь нашего логова расступились, а дверь плавно отворилась. Землянка была почти такой, какой мы её оставили после пира в честь нашего прибытия. Разве что, сумка моя лежала на одной из кушеток. Я зажёг фонарь, достал перо и накатал на другой стороне записки ответ Василисе, в котором попросил помощи. А помочь мне она могла только вызвав того, кто изменил всю мою жизнь. Пора было звать тяжёлую кавалерию, которую звали Святославом Петровичем. Не знаю, был ли он в городе, но я был уверен, что Василиса найдёт способ с ним связаться. Лишь бы не опоздала.

Журавлика напрямую Святославу отправлять я не стал. Василиса должна была знать, что произошло, да и вживую всё описать гораздо проще, чем на клочке бумаге. Потому я решил послать журавлика Василисе обратно. Сложив бумагу аккуратно в нужную мне форму, я потянул журавлика за хвост и прошептал заветные слова. Журавлик вначале тряхнул головой, потом встрепенулся, как живая птица, глянул на меня, тряхнул крыльями, с которых слетели маленькие жёлтые искорки, и отправился восвояси. Я проводил его взглядом. Уж сколько раз, я посылал журавлика, а всё равно насмотреться на его волшебный полёт не мог.

— Ну что ж, теперь пора звать Панкрата.

Я достал флейту из сумки, немного повертел её и заиграл песню о павшем солдате. Она разлилась по землянке, а я закрыл глаза и продолжил играть.

Песня звучала будто бы и не от меня вовсе, а откуда-то со стороны. Постепенно она стала проникать в пространство вокруг, заполняя его всё больше. Поначалу, мне стало очень тоскливо, я даже не заметил, как песня смолкла, а я оказался около одинокой лачуги. Заглянув в окно, из которого брезжил свет, я обнаружил в ней красивую девушку, лет двадцати пяти, которая держала в руках флейту и плакала. Она вновь и вновь пыталась прикоснуться к ней губами, начинала играть, но сбивалась на первом же куплете. Сидела девушка на небольшой лавочке, прямо перед ней стоял стол, на котором стояла маленькая лампадка и лист бумаги.

— Прости, любовь моя, прости, что я жива, прости, что ты лежишь, прости, что смерть резва.