Второе пророчество

Последний раз они виделись в неспокойном тысяча девятьсот девяностом году, когда Лев Казимирович помогал ему оформить выезд из России. С тех пор они обменялись всего лишь парой-тройкой писем, в которых ничего не говорилось об ухудшившемся здоровье старого энкавэдэшника. О его смерти Абрам Соломонович узнал только несколько дней назад — совершенно случайно, из третьих уст. Он тут же засобирался в Россию, торопясь поскорее покончить с моральным долгом и выполнить завещанное ему поручение. Притом он с немалым испугом гадал — не успела ли шебутная воспитанница Сокольского, по-настоящему никогда не приходившаяся ему родной внучкой, натворить чего-нибудь непоправимого, пребывая в опасном неведении относительно своего истинного происхождения. Выработанная долгой адвокатской практикой интуиция безостановочно терзала Абрама Соломоновича на протяжении всего перелета, в итоге растревожив застарелую язву желудка и вызывая крайне неприятную изжогу. Ему не помогли ни мятные леденцы, ни порция отличного виски, предложенного заботливой стюардессой. И наплевать на то, что виски было явно не кошерным. И лишь мысли о дорогой его сердцу Хайфе немного отвлекли адвоката от горестных размышлений, спровоцированных досадными воспоминаниями о прошлом…

Ах, Хайфа — безмятежная и прекрасная жемчужина у моря, всегда славившаяся своей широко известной атмосферой дружелюбия и религиозной терпимости. Это вам не претенциозный Иерусалим, с его шизанутыми таксистами. Вот, подумать только, впервые попав в Иерусалим, Абрам Соломонович взял такси и с благоговейным придыханием попросил отвезти его туда, где все настоящие евреи рвут на себе волосы, заламывают руки и бьются головой! И куда, спрашивается, его привезли? Нет, отнюдь не к знаменитой на весь мир Стене Плача, а… к зданию налоговой инспекции! Так что совсем не зря, ох не зря из всех израильских городов Шухерман выбрал для своего проживания именно ее — эту утопающую в виноградниках жемчужину, вольготно раскинувшуюся на берегу ласкового Средиземного моря. Закрывая глаза, он словно воочию видел ее изящные дома, усеивающие подножие библейской горы Кармель — места, где родился пророк Илия, родину ордена монахов-кармелитов. Ее узкие улочки, затененные от солнца полосатыми полотняными навесами, и поднимающийся над жилыми кварталами золотой купол храма общины Бахаи, окруженного прекрасными садами, будто сошедшими со страниц арабских сказок. Мирно соседствующие между собой стены гробницы пророка Яху-Бабы и выложенные голубым кафелем величественные арки главной синагоги… О, конечно, господину Шухерману доводилось слышать известное выражение: «Всяк кулик свое болото хвалит!», но даже оно ни в коей мере не повлияло на его субъективность. Куда там до этих красот чопорному Лондону, игривому Парижу, пасхально-разукрашенной Москве и разжиревшему, спесивому богатею Нью-Йорку. Нет, все-таки с Хайфой не способен сравниться ни один город мира!

Господин Шухерман забрал подготовленные для Евы документы, но, стесняясь позвонить доверенному банковскому служащему, имеющему ежедневный доступ к сейфовому хранилищу даже невзирая на еще не закончившиеся новогодние праздники, предпочел переночевать в третьесортной гостинице. Сердито бурча сквозь зубы и сдержанно поругивая неудачно составленное расписание авиаперелетов по маршруту Хайфа — Екатеринбург, Абрам Соломонович долго ворочался на тощем матрасе дешевого номера, взятого им сугубо из соображений бережливости. Ох, забыл он уже, как сильно отличаются российские клоповники экономкласса от своих зарубежных аналогов. Абрам Соломонович никогда не принадлежал к числу транжир, познав и худшие времена, и пору относительного финансового благоденствия. «Денежки — они счет любят, — лукаво улыбаясь, любил ввернуть он и тут же авторитетно добавлял: — А шекель — доллар бережет!» Правда, иногда его расчетливость принимала форму уродливой мании, доходя до скопидомства и откровенной жадности. Недаром же он даже порнографические фильмы обожал смотреть с конца в начало, уж больно нравилось ему видеть, как проститутка отдает обратно клиенту все честно отработанные деньги.