Второе рождение Жолта Керекеша

— Да, — согласилась Магда.

— Не понимаю, почему тренировочный костюм и грязные носки мальчика валяются в кресле. И почему свисает антенна приемника. Она болтается так по меньшей мере недели две. Жолт обещал ее сделать. Обещания Жолта… У меня, очевидно, бред.

Неожиданно из холла ворвался Тибор:

— Я запретил ему трогать приемник! Правда, милая, мы ему запретили?

— Правда, — сказала Магда, переворачивая страницу.

— Ты сегодня, надеюсь, гулял? — обратился Керекеш к брату.

— Разумеется, — сказал Тибор.

— Сколько? — с пристрастием допрашивал Керекеш.

— До церкви на площади Па?шарет, потом дальше, до самого ада. Тебе не попадалась сегодняшняя газета?

— Ты гулял недостаточно. Очень мало. Если ты будешь торчать в квартире и к тому же лежать, тебе снова не миновать пневмонии.

— Я сгребал в саду опавшие листья. А завтра пойду на могилу к Тэрике. Ее надо расчистить. Доброй вам ночи, милые, — пролепетал Тибор смущенно, так как вспомнил, что листья сгребать он так и не кончил.

— Вот газета. Спокойной ночи!

Керекеш продолжал прокладывать дорогу от двери к столу и обратно.

— Сейчас, — сказала Магда. — Еще полстраницы.

— Читай, не спеши.

Магда снова коротко засмеялась и захлопнула книгу.

— Мы забыли про щенка, — сказал Керекеш.

— Его перед сном выводила Беата.

— Конечно, Беата.

Глаза Керекеша на мгновение блеснули.

— Я тебя слушаю, — садясь и закуривая, сказала Магда.

Керекеш слабо улыбнулся и присел на тахту.

— Что-то во мне подошло к концу.

— Твое терпение?

— Нет. Раздумья.

— Но раздумьям никогда не бывает конца.

— Я имею в виду Жолта.

— Разумеется. Ты думал достаточно громко, из детской было отчетливо слышно. Это был монолог. Мальчик и не пытался бить по мячу.

— Нет, конечно. Но сейчас и это мне уже безразлично. Тысячу раз я старался вызвать Жолта на откровенность… Минутку, позволь мне закончить. Ты утверждаешь, что Жолт всего лишь отбивает мне мяч. В действительности же он от мяча уходит и заставляет меня играть в одиночку. Но почему? Можешь ты мне сказать?

— Из-за его положения…

— Понятно. Я согласен, что мы сталкиваемся с ним в положениях противоборствующих. После побега, после драки мы обсуждаем его непонятную жестокость, его грубость, жалобы учителей на неуспеваемость, на угрозу провала, на проказы et cetera6 . Положения эти создал не я. Ты собираешься возразить?

— Собираюсь. Но то, что я хочу сказать, сформулировать трудно. Послушай. Ты ему заявляешь, что он ошибается, причисляя себя к категории ухарей. Ты ему заявляешь, что он вовсе не ухарь. Что же он отвечает? «Нет, конечно, и быть им не желаю». Будь скромен, мой мальчик, — это ты ему говоришь, — читай Йокаи, и чтоб тебя не было ни видно, ни слышно. На это он отвечает: согласен, но Йокаи мне не интересен. Тебе не кажется это странным?

— Что ты усмотрела здесь странного?

— Его искренность. Разве ты ее не заметил?

— Так ты полагаешь, что он искренен? Что он действительно не хочет казаться кем-то?

— В разговоре с тобой — нет. В разговоре с тобой больше всего ему хочется превратиться в ничто. В известном смысле это и происходит.

— Это ты говоришь серьезно?

— Совершенно серьезно. Сегодня утром он спрашивал Тибора, какова его, Жолта, стоимость. Стоит ли он столько, сколько, к примеру, лошадь.

— Лошадь? Почему именно лошадь?

— Не знаю. И это ли важно?

— Итак, он спрашивает у Тибора, какова его стоимость,

— Да. Спрашивать об этом тебя по меньшей мере бессмысленно: ты и без всяких его вопросов прямо врубаешь ему в сознание, что он гаденький хулиган.

— Ты считаешь, что я неправ, Магда?

Магда долго и молча гасила сигарету.

— У мальчика появилась странная привычка. Этот его тоненький свист. Ты заметил?

— Еще бы! Свист означает, что он сыт наставлениями по горло или чтоб я убирался восвояси. В общем, нечто подобное.

— Уверен ли ты, что свист означает именно это?

— Да, уверен. У него уже вошло в привычку выказывать мне таким образом свое уважение. А между тем его ответы и аргументы такого сорта, словно он дебил.

— Какие же аргументы?

— Никаких. «Кто такой Хенрик?» — «Альбинос». — «Почему ты уселся?» — «Потому что был стул». Вот его аргументы. Какие тут аргументы? Скажи!

— Дурацкие, если это тебе желательно слышать.

— Вот видишь! Только этим и можно его оправдать. И вот почему моим раздумьям настал конец… Доказать, что он не мой генотип, — детская забава, и только.

— А чей? Его матери?

— В чем дело? Прежде и ты не подвергала сомнениям…

— Потому что видела, что ты вбил себе это в голову.

— Разве это не правда?

— Возможно, и правда. Но Жолт тебе говорит невероятные глупости вовсе не оттого, что похож на мать.

— Стало быть, нет, — с холодком сказал Керекеш. — Я всегда готов признать свои заблуждения.

— Не сердись, Тамаш, — в нерешительности сказала Магда.

Керекеш весь как-то сжался.

— Господи, — сказал он, — оказывается, ты знаешь тайну! Так открой эту тайну мне. Скажи, почему мальчик корчит из себя невесть кого?

— Потому что боится. Тебя.