Второе рождение Жолта Керекеша

— Ты себя утешаешь, Жолт?

— Нет.

— Да, Жолт, да.

У Жолта не осталось времени сказать еще одно упрямое «нет», потому что в горле у него что-то набухло, что-то похожее на ком ваты, отчего дыхание стало короче и воздух в легкие, казалось, проникает с трудом. «Его, наверное, поглощает запах алкогольного перегара», — подумал Жолт… Желание разгадать странное безразличие на лице отца не проходило. И вдруг его осенило: «Папе ведь тоже несладко, вот он и отыгрывается на мне. Ему бы тоже очень хотелось, чтобы дядя Иван, веселый, смеющийся, вернулся из больницы домой, все ведь знают, что он лежал в его отделении. А старик не подумал и свалял дурака, то есть умер, и приходится сейчас говорить, что он экзитировал! Просто экзитировал, и все тут. Слово такое же, как черпая глянцевая клеенка, которой покрывают покойников».

Жолт поспешил отвернуться. Отец пристально из-под опущенных век смотрел ему прямо в лицо, и Жолт уже готов был поверить, что мысли его угаданы. Но отец только спросил:

— У тебя кружится голова?

— Нет, — твердо ответил Жолт.

— Ты думаешь, я не вижу, как тебе тягостно, когда я с тобой разговариваю? Ничего удивительного. Годы идут, а я только и делаю, что перечисляю твои сумасбродства и пытаюсь в них разобраться. Приятного для меня мало. Ну ладно, ложись и спокойно спи.

Жолт не шевельнулся, не издал ни звука. Он испытывал даже известное облегчение, когда отец начинал своп бесконечные нравоучения; тут надо было лишь слушать, как он старается разобраться в побуждениях сына, дает им свое, любопытное, толкование, а в конце концов заявляет, что все поступки Жолта, в общем-то, «непонятны» и «инфантильны». Жолт не слишком ошибся и в этот раз, потому что Керекеш снова наговорил кучу мудрых и вполне обоснованных вещей, стремясь объяснить, почему они вчера у Хенрика напились; он говорил о слепом подражании взрослым и поразительной силе алкоголя, а также о том, что Жолт, напиваясь пьяным, просто хотел похвастать перед девчонками и думал, что все они лопнут от зависти. Любая девчонка, продолжал отец, способна нагородить про себя с три короба самой невероятной лжи — ну, скажем, что ей вспороли живот, — но у нее вполне хватит здравого смысла не вспарывать для правдоподобия свой живот. Жолт слабым смешком сопровождал оживленную жестикуляцию отца и изредка согласно кивал. Напоследок Керекеш выразил надежду, что Жолту теперь все понятно. Затем он перешел к жалобе директора и спросил, почему Жолт на школьном празднике уселся на стул, в то время как вся школа стояла.

— Там был всего один стул, — нерешительно сказал Жолт.

Тогда Керекеш откровенно сообщил Жолту свое мнение: мотивировка поступка так же глупа, как и сам поступок, но его это нисколько не удивляет, ибо Жолт совершенно не способен постичь определенные человеческие отношения. В данном случае он возомнил, очевидно, что стул поставили специально для того, чтоб он, Жолт Керекеш, мог отдохнуть. То была, разумеется, единственная цель, с которой стул был поставлен.

Керекеш был в ударе, он оседлал своего конька, и это усыпило бдительность Жолта: мысленно развлекаясь, он дополнил картину школьного праздника некоторыми деталями. Самым забавным был момент, когда Жо?ка Бо?днар, читая стихи, вдруг запнулась. «Всю неделю я думаю только о маме»,  — сказала Жока Боднар, потом повторила, потом замолчала и в конце концов разревелась. Тогда ее усадили на его стул и начали утешать: дескать, все это чепуха и может случиться с каждым. Потом Жоке дали шоколадку, и, пока произносилась торжественная речь, Жока весело жевала шоколад. А папа не понимает элементарных вещей: смеяться нравится всем, а маршировать или стоять навытяжку — удовольствия никакого. Стул же для того и придуман, чтоб на нем сидеть.

Беседа, казалось, вот-вот закончится, как обычно. И тут по непонятной причине отец неожиданно пришел в ярость. Из-за чего? Из-за реплики Жолта, что Йокаи читать он не будет.

— Нет? А почему?

Вот тут-то Жолт и совершил роковую ошибку. Подавив судорожный позыв к кашлю, он с трудом выдавил:

— Йокаи меня не интересует.

— Прекрасно, — холодно, с расстановкой произнес Керекеш. — Однако я должен сказать тебе, Жолт, что вообще ты не ухарь. И нет никакой надежды, что ты им когда-нибудь станешь. В настоящую минуту ты просто гаденький хулиган! И эти украденные шнурки отнюдь не делают тебя ухарем. Умойся, Жолт, и ложись спать.

Отец вышел, а Жолт бросился в ванную и изверг из себя сухари и чай.

*

Лежа на тахте, Магда читала. Махнув приветственно Керекешу рукой, она сказала:

— Я хочу тебя кое о чем спросить.

Керекеш рассеянно взъерошил ее черные, коротко стриженные волосы.

— Читай.

Магда засмеялась. Она знала, что дочитать книгу сегодня ей не удастся: сегодня Керекеш не в ладу сам с собой и, безусловно, ему нужен арбитр. Вот он, уже уйдя в свои мысли, бесцельно передвигает на столе блокноты и книги, потом направляется к двери, как будто хочет уйти, но неожиданно поворачивает назад, и глаза его начинают слегка косить.

— По-моему, здесь немыслимый беспорядок, — сказал Керекеш.