Второе рождение Жолта Керекеша

— Твой отец просто зверь! — с возмущением сказал Жолт и, выместив обиду на незнакомом часовщике, испытал облегчение.

Он сел в красное кресло, откинулся назад и крепко прижался к спинке.

— Неважно, — сказала Ольга. — Четыре года я как-нибудь вытерплю. Всего несколько десятков пощечин. Вытерплю.

— Почему четыре?

— Тогда я уже стану совершеннолетней. Беда, понимаешь ли, в том, что я обожаю дразнить мальчишек. Я их дразню, и мне от этого весело.

Ольга вытянула красивые руки, потом мгновенно присела на корточки.

Жолт оцепенел. Все обрело вдруг определенный и ясный смысл: ее танцующая походка, вспыхивающие в глазах золотистые огоньки, множество хитроумных вырезов на одежде. Он искоса на нее взглянул, и у него закружилась голова.

Тысячетактное тиканье часов внезапно оборвалось, и густым, долгим звоном зазвучали часы в окованном медью стеклянном футляре. Донг-донг-донг! Гудящий бой и многократное тиканье смешались с мелодичным голосом девочки. Все вместе это звучало, будто нездешняя музыка, нежная и зловещая одновременно.

— Тебя долго не было на горе Шаш. Я без тебя скучала. А ты без меня?

— И я… я тоже… — прошептал онемевшими губами Жолт и смолк.

Ольга выпрямилась.

— Что с тобой? — испуганно спросила она.

Жолт в полном отчаянии твердил про себя стихотворный текст, который всегда ему помогал, когда он чувствовал себя неловко: «Внизу, в городе, сияет электрический свет…»

— Со мной ничего, — сказал он наконец более или менее сносно, но губы его все-таки прыгали.

Было видно, что Ольга потрясена.

— Я давно замечала, — отвернувшись, быстро заговорила она, — что с тобой что-то неладно. Еще тогда, когда водилась с Чабой. Чаба считал, что это от самолюбия. Правда? Жоли, скажи, что с тобой? Или это уже прошло?

Жолт покачал головой.

— Почему ты молчишь?

Жолт как-то судорожно, отрывисто засмеялся. Ну конечно, сейчас он начнет объяснять ей то, что объяснить он не может, — в этом же вся загвоздка. И он молча завертел головой: на стенах висели яркие тарелки с циферблатами, на одной была даже репродукция с картины Ван-Гога. Вот это здорово — тикающая картина. На железной подставке два мраморных стержня поддерживали белый циферблат, на циферблате стояла медная фигурка с топориком, а перед ней чурбачок. В другом углу медные сверкающие фигурки, мужская и женская, пилили бревно. Часы показали четыре, и дровосек ударил по чурке; раздался тонкий, высокий звук — тим-тим! — словно заиграл клавесин. Тут принялись за дело и пильщики; пила ходила, громко воркуя, будто дикий голубь.

— Тебе нравится? — спросила Ольга.

— Любопытно, — сдавленно сказал Жолт, преодолев на миг свою скованность.

А ведь все могло быть иначе. Он мог бы непринужденно заговорить о том, как можно спать под тиканье всех этих часов; они могли бы обсудить вопрос о часовщике и посоветоваться, как с ним быть; Жолт бы рассказал о своем отце, ладить с которым тоже ведь нелегко, потому что отец забивает ему голову множеством прописных, убийственно скучных истин, а он, Жолт, в это время думает о своем: все непоправимая, непростительная ошибка; человеку, которому никогда ни в чем не везло, который никогда и ни в чем не добился успеха, просто незачем было родиться. Любопытно, как рассудит эту проблему Ольга: зря он родился или не зря? И еще бы он мог рассказать об Амбруше. Потом, усилив громкость магнитофона и заглушив таким образом тиканье часов, они могли бы потанцевать. Но в том и загвоздка, что он точно приклеенный сидит в красном кресте, судорожно глотает и молчит как дурак. Ольга, расстроенная, тоже молчала. Ей казалось, что сейчас должно быть тихо, как в морге. Она неслышно прошлась по комнате, что-то быстро закинула в шкаф, потом так же тихонько выскользнула за дверь и вернулась с вазой конфет. Поставив ее на стол, она улыбнулась Жолту и молча показала на вазу.

— У нас есть кока-кола. Принести?

Глубокая тишина, взаимная неловкость толкали Жолта на неизбежное: броситься головой в омут, то есть признаться в своем поражении.

— Если хочешь знать… знать… — начал со злостью он, запинаясь и делая глотательные движения, — уже однажды, ко-ко-гда мне было т-три го-да, я стал довольно хорошо, по всем правилам, заикаться. Заикаться, понятно?

— Конечно, — сконфуженно, но с любопытством сказала Ольга. — Я знаю, ребята рассказывали…

— Ребята… на ребят… наплевать.

— До?монкош говорил, что ты вообще лишился способности говорить. Балда этот Домонкош, — объявила она с беспокойством.

— Что… что он сказал?

— Ничего интересного. Будто бы ты не можешь произносить слова и потому станешь вратарем или форвардом, левым крайним.

— Сам он станет!.. Только… речь… речь… ритм… — Побагровев, с искаженным лицом, Жолт силился связно произнести фразу, потом махнул рукой и встал.

Ольга робко пыталась его удержать.

— Не напрягайся, Жоли! Подожди, я сейчас принесу кока-колу. И покажу интересную книгу… Да вот она, писатель — американец. Я сейчас же вернусь, а ты пока посмотри…