Второй год новой эры

– Никаких но, Эмрис, – твердо сказала я, – признайся своей матери – откуда у тебя возникла идея лишить жизни, меня, твою родную мать, и свою единственную сестру, а потом убить себя самого? Ведь нет ничего более глупого и жестокого, как лишить нас жизни не в тот момент, когда нам грозит смерть от голода и холода, а тогда, когда впереди забрезжила надежда на спасение…

– А это все ты, мама! – брызгая слюной, выкрикнул Эмрис. Его глаза горели гневом и он был похож на рассерженного котенка. – Ты думаешь, я не видел, какими глазами ты смотрела на этого Сергия ап Петра? Я не спорю с тем, что он по-своему красив, к тому же он князь своего народа, и очень могущественный князь. Но у него уже есть жена и даже не одна; и, к тому же… – он сглотнул и прищурился, его руки сжались в кулаки, – как ты могла посметь позабыть моего отца, который пал на поле брани, спасая твою, мама, жизнь и честь?! А моя сестра!? Не успели чужаки высадиться, как она начала заглядываться на молоденького чужака по имени Виктор! А ты знаешь, что у него тоже уже есть две черненьких жены, которые ночью согревают его постель?

Так вот оно в чем дело! Понимание того, что причиной всех этих дурацких идей является банальная ревность, одновременно и обрадовало, и огорчило меня. Мой муж был хорошим человеком и добропорядочным семьянином, крайне редко валявшим пейзанок по сеновалам, но, черт возьми, он погиб уже очень давно и его образ уже начал стираться в моей памяти… Десять лет – это немалый срок, ведь даже наша святая матерь церковь требует от вдовы, чтобы она носила траур не больше трех лет, а потом снова позволяет ей выйти замуж. Я думала, что отдала все долги мужу, вырастив его сына и дочь, но Эмрис в своей дикой детской ревности, видимо, имеет по этому поводу иное мнение. А уж его претензии к Шайлих и вовсе за гранью добра и зла. Этот Виктор… Он молод, симпатичен, галантен и знатен, отчего является вполне подходящей парой для нашей девочки. В любом случае рано или поздно ей все равно надо будет выходить замуж и, возможно, этот выбор жениха будет наилучшим из всех возможных. Вероятно, Эмрис сам втайне влюблен в свою красавицу сестру и оттого проявляет в ее адрес столь неуместную ревность. По поводу плотской любви брата к сестре наши барды тоже сложили множество душещипательных баллад, но ни одна из них не имела счастливого конца; обычно любовники соединялись в объятиях смерти или же умирал только один из них, а второй страдал по нему до конца жизни. Нет, я не желаю своим детям такой судьбы, тем более что Шайлих отнюдь не рвется ответить на чувства своего брата.

– Сядь, Эмрис, – повелительным тоном произнесла я, – и разговаривай со мной почтительно, ведь пока я еще твоя мать, а ты мой несовершеннолетний сын. Это первое. Никого ты не убьешь, никого не зарежешь и не перережешь, а выйдешь из этого шатра, пойдешь и найдешь отца Бонифация и исповедуешься ему во всем, что сейчас тут наговорил, и тем самым облегчишь свою душу. Если он тебя и благословит посохом по лбу, то значит, так тому и быть. Это второе. Поскольку ты единственный сын своего отца и последний представитель клана Рохан, то по присоединению к народу чужаков ты должен будешь жениться на стольких девушках, сколько позволено их обычаями, и произвести от них столько детей, сколько это будет возможно. Но при этом забудь о Шайлих, она не для тебя. Кровосмешение – смертный грех, и чужаки тоже это признают. Это третье. А сейчас иди, сын, и делай то, что я тебе сказала.

Вскочив на ноги, Эмрис ожег меня разъяренным взглядом. На мгновение я даже подумала, что сейчас мой сын выхватит кинжал и кинется меня резать. Однако он справился со своими чувствами, резко развернулся и вышел вон. Надо понимать, отправился разыскивать отца Бонифация.

Едва Эмрис вышел, как я услышала тихий плач Шайлих.

– За что он хотел убить меня, мама? – спросила моя дочь. – Неужели только за то, что я пару раз посмотрела на Виктора? Ты знаешь, вы так кричали, что я проснулась и слышала ваш разговор почти от начала и до конца. Вы так кричали, что кроме меня вас, наверное, слышало все становище и даже чужаки на своем корабле. О, мама… – Она всхлипнула и бросилась мне на шею. – Мама… Мне кажется, что Эмрис сошел с ума, – горячо заговорила она; я ощущала ее слезы на своей шее, – ведь я совсем не хочу умирать, а хочу свою семью, мужа, жарко пылающий очаг, дарующий тепло и свет, и множество детей, рассевшихся кругом возле огня! Неужели мой брат не понимает, что счастливым или несчастливым можно быть в любом мире, а то, что он нам предложил, на самом деле есть ужасный позор и мерзость?

– Успокойся, Шайлих, – умиротворяющим тоном сказала я, гладя ее по голове, – ничего не будет. Эмрис – это всего лишь напуганный всем произошедшим мальчишка. Поверь, отец Бонифаций сумеет наставить его на путь истинный. Он и не с такими справлялся. А теперь поворачивайся на другой бок и спи дальше. Завтра будет трудный день…