Второй круг

«Здравствуй, Витя! Что-то ты совсем пропал. Ты говорил, что поедешь куда-то. Но, как я узнала нечаянно, сейчас ты в Москве. Рада была прочитать твой опус. Написанное тобой по-своему занятно, по-своему характерно, только в манере изложения нет искусства. Она, манера, порой небрежна и корява, и ты слишком увлекаешься жаргоном. Впрочем, это, наверное, возрастное явление. Нельзя издеваться над языком. Ты возразишь мне, что сейчас все говорят на жутком, вымороченном языке — смеси канцелярского, блатного, официозного, и вместо пословиц — глупые слова из глупых песен. Правильно! Однако писатель не должен идти на поводу. Ты любишь плакаться, говоря об отсутствии внутренней культуры. Так читай больше! Ты ведь не знаешь ни Олешу, ни Катаева, ни Паустовского, ни Бабеля.

Рассказ «Жулька» мог бы увидеть свет. Но для кого он? Для детей он серьезен, а для взрослых — детский. Кроме того, он непроходим. У читателя при прочтении возникает мысль: на льдине бросают добро, даже пишущие машинки оставлены. А попробуй приобрести машинку за собственные же деньги. Твой рассказ, подумают редакторы, воспитывает в людях бесхозяйственность. Впрочем, они могут и просмотреть это, отвлеченные собачкой. Ты, наверное, и собачку ввел для отвлечения внимания? Хитрющий ты, Витюша! Итак, твой рассказ по недосмотру может попасть и на страницы журнала или газеты.

В общем, ты молодчина, что продолжаешь начатое. Придет время, и ты начнешь писать по-настоящему. Это возможно лишь, когда человек многое переживет и поймет. Вероятно, тебе нужно «потрясение». А пока попробуй написать о своей работе. Бесхитростно. И никакой крамолы, как в «Жульке».

Хотелось бы самой засесть за «художество» по-настоящему, да все как-то жалко себя. Тем более тебе, человеку совсем молодому, спешить не стоит. Хорошее легко и быстро не дается… И еще… Я не допускала мысли, чтобы ты мог хотеть обидеть меня. Ты понимаешь… Мне потом все казалось каким-то странным, невероятным сном, в котором ни ты, ни я не виноваты. Разве люди отвечают за то, что им приснилось? Просто на нас нашло такое наваждение. Ведь самые порядочные люди в известных ситуациях могут обалдеть, ошалеть, обезуметь. К тому же мне не в чем было раскаиваться, у меня чистая совесть: то, что у меня было прежде, «выдохлось» до конца: я никого не обманывала и никому не изменяла — я была свободна. И было у меня доброе желание — уже потом я так подумала — освободить тебя от тех ненужных мытарств, сложностей, почти никем не понимаемых, робости и обожания (чаще всего втаптываемых в грязь), которым сама я отдала слишком тяжелую и грустную дань. Ведь ты мне дорог. Хотелось сделать тебя свободнее и сильнее, раз уж все равно случилось нечто немыслимое. Не знаю, каковы твои собственные мысли, но почему-то думаю, что и ты не в состоянии помыслить ничего другого.

Видишь, вот я и высказалась. Может, лучше было бы молчать об этом?

Целую тебя, дружок мой, желаю тебе всего лучшего и радостного.

Л. Л.

Постскриптум. Сейчас я временно устроилась работать на один аэродром секретарем начальника. Нельзя сказать, что эта работа давала бы мне слишком обильный материал».