Второй круг

…Был дождь, лето, сидели на балконе, прижавшись друг к другу под полиэтиленовой пленкой. Юра, Ирженин, Нина, еще девушки, тоже стюардессы… На перилах стояли на тонких ножках рюмки, в вине отражалась перевернутая Москва, а под перилами висели капли, и в них мерещилась тоже перевернутая Москва (в каждой капле!), и даже угадывалось в каждой какое-то одновременное шевеление и вспышки проходящих мимо троллейбусов. Как тихо и радостно сидели тогда! А внизу был зоопарк и слышались голоса зверей. «Бедные звери! За что их упекли за решетку? За что?»

А что такое Нина? Была она в некотором роде гаванью. У всех у нас есть такие гавани — старые приятельницы. Жизнь несла ее, как пробку в потоке. И, глядя на проносящиеся берега, она думала о себе, наверное, не более, чем пробка. Впрочем, у нее была оправдывающая ее безалаберность идея — идея несчастной любви, после которой она будто бы махнула на все рукой и пустилась во все тяжкие. А тот, первый, был вертолетчик, работал на ледовой разведке, на Ми-1 — гуляка, бабник, драчун — дрался с каким-то упоением, не соизмеряя своих сил с силами превосходящего численностью противника. Он летал слишком низко, говоря, что любит чувствовать скорость. Потому и исчез в океане. Нина убедила себя в том, что Росанов похож на того веселого, бессовестного разбойника.

Вот и больница.

Снег грязными валиками лежал на символическом низком заборчике вдоль тротуаров. В освещенном, зеленоватом, похожем на аквариум вестибюле больницы, среди лощеной зелени в горшках и кадках медленно двигались люди.

Он открыл дверь и шагнул в вестибюль больничного корпуса. Он шагал мимо фикусов и пальм, стараясь не видеть больных, которые словно осуждали его за красное с холода лицо, легкую походку и непонимание чужой боли.

Дверь палаты была стеклянной. Он постучался, вошел, стал искать глазами Юру. И вдруг один из больных, тощий и желтый, заулыбался.

— Не узнал?

Это был Юра. Вернее, то, что осталось от него. Он долго скалился, но его глаза были бессмысленны, как пуговицы.

— Ну вот еще! — обиделся Росанов. — Что значит не узнал? Ну ты, Юра, даешь!

Он укоризненно покрутил головой.

Потом взглянул на Юрины истонченные, ставшие безволосыми запястья и смутился.

— Кого видел? — спросил Юра.

— Ирженина. Он сейчас процветает. Бороздит просторы пятого океана. Сжимает в мозолистых руках штурвал. Чего тебе принести? Может, приемник?

— Ничего не надо. Как Нина? Чем сейчас занимается?

— А-а, позирует.

— Возьмешь мой винчестер.

— Как так «возьмешь»?

— Тебе перешлют.

— Кончай глупые шутки. Он тебе самому пригодится.

Юра ухмыльнулся:

— Вряд ли.

— Не болтай глупостей. Есть такая современная русская пословица: «Длинный язык — находка для шпиона».

И вдруг Юру прошиб пот от боли, он глотнул воздуха и овладел мускулами своего лица — Росанов почувствовал восхищение перед стойкостью друга. И подумал, что их пустой разговор ничего не значит по сравнению с болезнью.

Юра о чем-то задумался. Вряд ли о прошлой жизни.

— Хочу придумать способ не бояться смерти, — сказал он, силясь улыбаться иронически, — больной с соседней койки глянул на него с ненавистью, — я тут насмотрелся. Очень неохотно переселяются туда, где нет страданий…

Он ухмыльнулся и стал чем-то похож на прежнего Юру — несгибаемого железного человека, «идеолога».

— Хорошо бы, — кивнул Росанов, — у тебя есть бумага и ручка? Я принесу. Запишешь?

— Да, да, принеси, — сказал Юра, давая другу возможность хоть что-нибудь сделать для него, — одним словом, надо забыть себя, свое тело.

Он смутился убогости своего объяснения.

«А махну-ка я к Нинке, — подумал Росанов, выходя из больницы, — она как раз живет на этой же трамвайной ветке», — пояснил он себе, как будто это могло иметь какое-то значение.

Соскочив с трамвая, он пошел к Нине, беспечно насвистывая некую сборную цитату из современных, довольно бессмысленных песен, вколачиваемых в нас с утра до вечера.

Дверь раскрылась тотчас, будто Нина ждала его.

Он нахмурился, застыв, как при игре в «Замри».

— Что уставился, как на новые ворота? Заходи, — сказала Нина с грубоватостью стюардессы, которая не в рейсе.

— А-а, да, да, — пришел он в себя.

Шагнул в прихожую — Нина улыбнулась, подталкивая его к двери своей комнаты, а сама двинулась на кухню. Он уставился на ее полные ноги — она обернулась, — он отвел взгляд и подмигнул ей — она показала ему язык.

«Она и понятия не имеет, что я вспомнил, как вломился не в тот кабинет и увидел женщину, похожую на Люцию Львовну. И чтоб не думать о ней, поехал сюда. Впрочем, и она, поди, думает обо мне такое, чего я и вообразить не сумею».

Он подошел к окну. Потом выключил свет и увидел звезды над пущенной у самого горизонта ярко-синей полосой. Далеко внизу проносились поезда, стекла дрожали. Он вспомнил, что днем никогда не слышал поездов и не замечал этого стрекозиного жужжания стекол. Вдали беззвучно прошел самолет, возникая в темноте от вспышек красных «мигалок» и тут же исчезая.