Второй круг

«А это еще зачем?» — подумал я про ящик. Впрочем, думать было уже некогда. Надо было срочно удирать. Мы начали разбег и сумели взлететь только перед самой трещиной. И тут трещина сомкнулась, как челюсти, и льдины полезли одна на другую.

Войтин был очень расстроен, и, когда радист, поглядывая на льдины, пояснил: «Вот так образуются торосы», — обругал его за болтливость.

Грохот льдов, казалось, был слышен сквозь рев моторов.

Через три часа мы были на базе.

Прошло двадцать дней. Мы работали в районе полюса — обслуживали ледовые базы и ставили на лед маленькие автоматические метеостанции.

Как-то наш командир сказал:

— Товарищи! Дело, значит, такое. Та станция, которую мы эвакуировали, не попала в теплые воды Гольфстрима — крутится где-то здесь. Если увидите — доложите.

— Есть! — ответили мы.

Уже в самолете Войтин сказал:

— Надо обязательно найти эту станцию. Жульку заберем.

— Боюсь, что с голоду умерла, — сказал я, — жалко собачку. Очень смешная собачка. Стоит на нее глянуть, и смех разбирает. А теперь…

— Не должна бы.

Погода была ясная и морозная. Солнце висело над океаном. Мы шли к полюсу. Внизу была бесконечная белая равнина с синими тенями от торосов. Сами торосы были невидимы с высоты. Потом мы увидели медведицу с двумя медвежатами. Точнее, мы увидели синие следы и длинноногие, как жирафы, тени, а самих медведей также не было видно. Я отвернул машину в сторону, чтоб не пугать зверей, и тут же увидел вдали, в голубой дымке, оранжевые блестки. Это блеснули окна разборных домиков заброшенной полярной станции.

Мы прошли над полосой на бреющем полете. Она осталась почти в том же виде, как мы ее оставили, только вместо трещины образовался ледяной вал торошения.

Мы сели и заскользили все медленнее и медленнее.

И вдруг самолет тряхнуло, и раздался треск. Войтин скривился, как от боли.

— Погляди, что там, — сказал я ему.

Он, не выключая моторов, выскочил из самолета и через минуту вернулся.

— Задняя лыжа попала в трещину. Мы, понимаешь ли, шли прямо, а трещина пошла в сторону — вот лыжонок и вывернуло.

— Что будем делать?

— Что-нибудь придумаем. — И Войтин выключил двигатели.

Мы вышли из самолета и тут же увидели Жульку. Она ничуть не изменилась. Мне показалось даже, что она стала толще. Она шла навстречу, изо всех сил работая хвостом.

— Чем же она здесь кормилась? — спросил я.

— Котлетами, — ответил Войтин.

— Тоже скажешь, — ухмыльнулся я, — кто ж это ей котлеты готовил? Уж не медведь ли?

— Она сама себе готовила. То есть брала из ящика. Я на нем крышку оторвал. Ее счастье, что «мама» и ее медвежата не нанесли ей визита.

Солнце просвечивало голубой торос насквозь. Ледяную пещеру, загороженную бахромой красноватых от солнца сосулек, наполнял сине-зеленый свет. Но мне было не до красот Севера. Я ломал голову над тем, как бы улететь отсюда. Давать сигнал «Спасите наши души»?

Мы стали бродить по заброшенному, наполовину занесенному снегом лагерю и нашли две пишущие машинки, несколько спальных мешков на собачьем меху, медпункт с набором хирургических инструментов (кое-что тут же перекочевало в карман Войтина), библиотеку и десятикилограммовые гантели.

— Брать ничего не будем, — сказал я, засовывая в карман томик Пушкина, — и так идем с перегрузом. Возьмем только Жульку. Все остальное — потом.

И тут до меня дошло, что вряд ли мы взлетим: лыжонок-то стоял поперек хода самолета.

Мы двинулись назад. Войтин что-то отстал. Я оглянулся. Он брел с каким-то мешком на спине. Мешок был маленький, но Войтин взмок, и его водило из стороны в сторону. Особенно труден был для него подъем на торос.

Рядом с ним гарцевала Жулька. Она тащила его рукавицу с таким гордым видом, как будто делала очень важное и полезное дело.

— Я же сказал: ничего не брать, только собаку, — сказал я.

— Захватите доски, — буркнул Войтин и отнес мешок в самолет.

Я стал рассматривать лыжонок. Когда Войтин вышел из самолета, я сказал:

— Вообще-то, если приподнять хвост, можно, пожалуй, взлететь и без лыжонка. Но как приподнять? Силенок не хватит. Несолидно как-то давать сигнал SOS.

— Я подниму, — сказал Войтин, — один. Только нужны доски и пустая бочка.

— Как же ты поднимешь?

— У меня есть домкратик.

— Я и не знал, что ты возишь с собой домкрат.

— Я много кое-чего вожу, — буркнул Войтин.

Домкрат был небольшой и — тоже отхромированный.

Этот домкрат мог приподнять самолет только на самую малость. И тут нам помогли доски. Мы понемножку подсовывали и подсовывали новые доски, наконец подставили железную бочку из-под бензина, на нее домкрат. Поддомкратили — теперь самолет был в одну линию с горизонтом. Вытащили из-под самолета доски и отбросили их в сторону.

— Если теперь разгрузить хвост и дать полные обороты, пожалуй, взлетим, — сказал я.

— А как же домкрат? — спросил Войтин. — Ты о домкрате подумал или нет?

— Черт с ним, с домкратом. Тут уж не до жиру.

Войтин нахмурился и проворчал себе под нос: кажется, обругал летчиков, которые только и думают о том, как бы бросить где попало инструмент.

— А где Жулька? — спросил я.

— Теперь она умная. В самолете сидит.

Мы залезли в кабину.

— Где Войтин? — спросил я.