Второй патрон

 Надпись, исполненная волнительным почерком, ясно свидетельствовала о глубоких переживаниях и душевном потрясении молодой женщины. Вскрыть конверт, дабы прознать о содержимом послания, мне не позволило чувство такта. Читать чужую боль, а равно и радость неприлично. Потому я изорвал письмо в мелкие клочки и кинул их в текущий неподалеку ручей.

 Замполит полка вроде как оставил армию и спился. Слыхивал, будто Артур Станиславович вышел в запас, и работает агентом в какой-то фирме, разъезжая по всему Дальнему Востоку. Ещё в миру витает упорный шепоток, что Слизунов бросил службу, подался к бандитам и был застрелен. Пуля легла точно в лоб бывшему особисту. Дело закрыто за отсутствием улик и подозреваемых. Да мало ли бурные девяностые наворочали, унеся множество невинных и грешных душ!

 Причастен ли к этому Артур Станиславович, данных нет. Человек он скрытный. Всякое может быть. Людей в этих краях наперечет, немало среди них и озлобленных друг на друга. Встретить старого знакомого без свидетелей здесь пара пустяков.  А припоминается, картежник из Снеговского был неплохой, да и умением стрелять он в свое время мог удивить, на стрельбах перебивая из "макара" травинку в 20-ти метрах…

Заклубились дали розовым туманом

Заклубились дали розовым туманом.

Полыхнула осень пламенью обмана.

Покидая рощи, золотые клены

Иволга прощальным огласила стоном.

Васильковой скукой напостившись вволю,

Кровь раздула жилы да с обманом в доле

Безогляд за сердцем припустила жарким,

Будто отхватила жалящей припарки.

Выжду синий вечер, выйду на дорогу.

Заскольжу неслышно к дому недотроги.

Яд струите звезды, зелье квасьте травы.

Пусть сомлеет девка, пригубив отравы.

Потемну к зазнобе заберусь украдкой.

Нашепчу дурехе вкрадчиво и сладко,

Будто так болею, что совсем нет мочи,

Насмерть, мол, сразили голубые очи.

Сам задую свечи, привлеку голубу.

Крепко стисну плечи, нежно трону губы.

Буду к ней упорным, ласковым и смелым.

Где-то, может, грубым, где-то неумелым.

Чтоб её знобило, чтобы в жар кидало,

И, смущаясь, кротость робко растеряла.

Пусть она обмякнет, гордость пусть обронит,

Иволгой далекой жалобно простонет.

Засыпайте рощи, опадайте клены.

Помянула девка вас протяжным стоном.

Надышавшись далей розовым туманом,

В пламени сгорела моего обмана.

       Плачет друг

Плачет друг. И это больно.

Насмерть ранен – не излечить.

Будто зверь на цепи в неволе

Обречен от бессилья выть.

Плачет, огненной плачет болью.

Неутешную льёт слезу.

Водки горечь мешая с солью,

Сыплет гибельную росу.

Ах, какая судьбе приправа!

Далеко ль умирал и я?

А теперь от такой отравы

Друг лишился бессмертия.

Незавидная это доля

Чувством заживо погибать.

Знать, есть свыше такая воля,

Чтоб единственной все отдать.

Хорошо от любви свободным

Не зализывать горьких ран,

А пропасть в позолоте кленов

Одиночеством в стельку пьян.

Где рябин ледяное пламя

Выжжет синь безответных глаз,

Что у сердца хранил годами,

Надсаждая его не раз.

Так что плачь. В привкус плачь, бедняга.

Я ведь тоже в кленовом плену

Отрыдал расставанью сагу,

Неутешную лья слезу.

Для кого-то любовь утеха,

А иному опасный зверь.

Верный, плачь, если не до смеха,

Что не в ту постучался дверь.

На листопаде

Каштаны Ейска – детства след,

Нестойкий оттиск на бумаге.

Проткнул цветущих яблонь плед

Усохший прут корявой шпагой.

Обило ветром лепестки.

Сном легким юность пролетела,

Где в кровь царапал о кусты

Вином расшатанное тело.

И не забыть такую блажь.

И болен ею в снах тягучих.

Как жаль, что прикорнувший страж

Заколот был под старой грушей.

Алупка. Сонная луна.

Ныряют звезды в кипарисы.

На камне девочка. Одна.

Обиду льет на волн ирисы.

Байкал. Прозрачная вода,

Как будто ангеловы слезы.

Тоску я осыпал туда

В остервенелые морозы.

Приморья пагубная мга,

Владивостокие туманы.

Там женщина одна лгала,

А я любил ее обманы.

И вот на финишной прямой

Дальневосточные закорки,

Где сопок абрис голубой

И диких яблонь цвет нестойкий.

Где спит саранковая блажь

На звоннице пичуг певучих.

И я один им вой и страж

На листопаде дней нелучших.

       По осеннему Ейску

Ейск. От скуки слоняюсь без дела.

Осень грустным каштанам срывает листву.

Сердце чуткое, ты ль отзвенело,

Гулким боем лаская вдову?

Я окликнул ее со спины,

Зацепившись дурацким вопросом.

Ветер листьев вздымал буруны,

Дождь швырялся остуженным просом.

Что-то мямлил – в ответ пара слов.

Непогода нам кров подарила .

Не был стыд к этой встрече суров,

И упорством вдова не струила.

Сколько брошенок я поизмял,

Сколько выпил тепла одиноких…

А на эту простушку запал,

На глазах поскользнувшись глубоких.

Пламень губ ли, в осу тонкий стан,

Может, голос с тоскою певучей

Окунали в смертельный дурман.

Или ангел сошел невезучий.

Так слонялся, про все позабыв,

Извлекая из листьев шуршаших

Стон  застывшей короткой мольбы

На слезинках безвольно дрожащих.

И тонул в дымке ласковых глаз.

Обмирал, трепет рук вспоминая.

Тем в потемках и брел, всякий раз

В блюдца луж ненароком влезая.

И с гордыней незримый вёл бой -

Болен проигрыш ни за копейку.

Так, бесславно убитый вдовой,

И бродил по осеннему Ейску.

       Неупокоён

Все! Не верю в Бога – с этим точка.

И смиренным не желаю быть.