Второй после Мадары (СИ)

А самое мерзкое было то, что она не могла даже мысленно всадить ему в рёбра кунай. Она представляла их маленький опыт баловства с оружием — и… не могла представить его иначе. Ханаби ненавидела себя за остатки чувств. Они разъедали её кислотой, превращая из шиноби в невнятную кашу.

Какой позор. Хоть бы никто не узнал…

«Отец… Почему я тебя не послушала!»

«Токума… Прости… Прости! Какая же дура… Какая дура…»

Внизу живота тянуло. Болело. Как будто там был Обито. Как будто там был его кунай — он-то ей запросто мог всадить его даже туда. Боги… Ради чего она так рисковала! И как позорно она была счастлива от его прикосновений. А ведь каждое могло быть смертельным.

Ханаби вдруг заметила, что её качает, как на волнах. Это было приятно, даже паника куда-то делась. Она не сопротивлялась.

И вдруг она поняла, что её несут.

Кажется, ужасы прошлого наконец отпустили Ханаби, потому что пространство вокруг наполнилось знакомым голосом и даже обрело некоторую чёткость.

— Не надо меня в больницу, — выпалила она и резко дёрнулась. — Я в порядке. Хината! Я в порядке. Клянусь.

Шикамару спрыгнул с крыши и поставил Ханаби на землю — он был не из тех, кого надо долго уговаривать. Раздвоенное изображение перед глазами дрогнуло и совместилось в образ Хинаты.

— Ханаби… Ты так кричала… Мы испугались, — прошептала сестра, потирая обеими руками её плечи.

Ханаби скрипнула зубами и решила, что лучше не спрашивать, что именно она могла выкрикнуть. Шикамару со своей необщительностью вряд ли будет болтать, то же можно сказать и о Хинате. Что ж, пока репутация Ханаби в относительной безопасности. Предстояло выяснить только то, насколько громко она кричала.

Ханаби почувствовала, что её губы дрожат, вцепилась в рукава Хинаты и нырнула уже влажным лицом той в грудь. Фиолетовая ткань тут же безнадёжно промокла. Ханаби хотелось исчезнуть, раствориться, утонуть в подпространство. Но только какое-нибудь… своё.

Комментарий к Фрагмент

LII

Саундтреки:

*Thousand Foot Krutch – Be Somebody

КиШ – Некромант

КиШ – Маска

====== Фрагмент LIII ======

Обито давно не давало покоя какое-то неуловимое чувство, как осколок в варадзи: сильно не мешает, даже больно не очень, но в целом сбивает с нужного темпа. Разница была только в том, что осколок можно достать, а когда Обито идентифицировал, что за чувство его преследует, то понял, что теперь ему никуда от него не деться.

Несмотря на то, что раньше Обито считал своё одиночество абсолютным, совершенно один он никогда не был. Даже вездесущий Зецу был какой-никакой костыль. Теперь же одиночество обступило его со всех сторон, подсвечивая всё вокруг какой-то мрачной аурой неустойчивости. Не бессилия, нет; пока у Обито есть чакра, он ещё на что-то годен. Но как зыбок стал казаться теперь чёртов мир! Как никогда раньше.

Обито мок на выступе скалы над океаном, лёжа на спине и рассчитывая время. Дождь уже насквозь вымочил волосы и штаны, скользил по груди, лицу и голым ступням. Ему было жарко неизвестно от чего — от предвкушения ли, или он действительно заболел. Каким-то образом он ещё помнил, как сильно его в детстве однажды лихорадило: в пустом доме, среди призраков и пыли. На третий день, — когда он всё ещё был мокрый настолько, что в те редкие мгновения, когда приходилось набираться сил и вставать, он, ступив на пол, едва не подскальзывался на стёкшем с него поту, — его пришла проведать Рин: потеряла, волновалась. Обито как учащийся в Академии по возрасту уже не проходил в приют при клане Учиха, организованный для детей-сирот войны: туда помещали совсем маленьких — на более взрослых ни мест, ни финансирования не хватало. К тому же студенты Академии считались уже самостоятельными и жили за счёт стипендии из бюджета самой Конохи. До того же, как Обито начал свой путь шиноби, приюта ещё вовсе не существовало. Поэтому он продолжал жить в доме родителей. Чистоплюем Обито никогда не был и дома сидеть не любил, так что из комнаты в комнату было протоптано в пыли несколько дорожек — а больше ему и не надо было, паутина в углах его не беспокоила, против самих пауков он тоже ничего не имел. Дома он не ел, так что посуду тоже мыть не приходилось. Он здесь только спал.

Обито сквозь жар смутно запомнил, что Рин тогда ругалась, совсем не брезгливо трогала его мокрый лоб и чихала, раздёргивая пыльные шторы. Потом она убежала к себе и вернулась через вечность с чем-то противным на вкус, и сидела на табуретке рядом с Обито, пока тот не заснул. Проснувшись, Обито почувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы проклясть себя за то, что потратил время с Рин на дурацкий сон.

Больше он не болел простудой. Никогда. С тринадцати же и вовсе клетки Хаширамы давали ему великолепный иммунитет, попрощаться с которым — и то на время — пришлось лишь раз: за счёт отсутствия чакры, там, в чёртовой палате с шершавыми стенами — всё, что позволила о ней запомнить слепота.