Второй после Солнца

Витюша систематически укоряет меня за моё неподобающее имя.

– Иудушка, – говорит он, покачивая немытой, но вылизанной головой, – ты и есть Иудушка. Ну что с тебя взять? И можно ли совершить мировую революцию с таким непролетарским именем?

Я терплю: мой испытательный срок не закончен.

Павел явился к Аркаше задумчивым, как алебастровый Ильич на центральной площади города Алпатьевска. Недавний инцидент, казалось бы, не оставил на нём заметного следа, и всё-таки вундеркинд углядел в Павле некое усложнение, некий даже лёгкий хаос: давешний вундеркиндов кусочек истины повлиял на него как гель вкупе с феном – на наибанальнейший правый пробор наибанальнейшего банковского клерка. Аркаша очень надеялся на то, что эта прибавка в качестве позволит Павлу дольше обычного продержаться на ринге.

– О чём задумался, детина? – осведомился Аркаша, выводя Павла из задумчивости. – О сошке? Или о плошке? Или прочитал что-нибудь из Глюкова? Вижу, вижу, не читал – давно, похоже, не читал. А хочешь, позовём отца Валентина? Отец Валентин, как обычно, достойно представит весь мир распутства и обжорства. Сядете и задумаетесь вместе.

– Хочу, – встрепенулся Павел. – Ты знаешь, ни с кем я так не мечтаю схватиться, как с отцом Валентином.

– Ганга, – попросил Аркаша, – пригласи Его Преподобие.

– Поняла, – с пониманием сказала Ганга. – Приглашаю и ухожу, ухожу, ухожу. Если что – я в именьице.

Они называли именьицем принадлежащую Аркаше обширную огороженную территорию в водоохранной зоне на берегу Чуинского водохранилища, на которой располагались несколько умеренной скромности строений.

– Не забудь нам только подкрепление отставить, – напомнил Аркаша.

«Ну и нафига вы это всё же затеяли? – мысленно спросил он себя. – Извольте пояснить!» «Да пошёл ты!» – мысленно ответил себе Аркаша. «Ну вы и хамло», – мысленно отреагировал на это Аркаша. «А в морду? – мысленно поинтересовался Аркаша. «Вот оно, твоё хвалёное воспитание!» – мысленно воскликнул слегка уязвлённый Аркаша, потерпев очевидное моральное поражение.

Зато теперь уж никто, даже сам великий Аркаша, не мешал ему устроить кэтч. Это развлечение он открыл для себя несколько месяцев назад, случайно сведя вместе священника с коммунистом, – и оно ещё не успело ему наскучить.

Моё первое боевое задание – разведка вокзала. Со мной на дело идёт старуха-калмычка: она играет роль японской туристки в шортах – несмотря на не летнюю уже погоду – и с фотоаппаратом. Я – переводчик при ней.

– Похожи, похожи, – зубоскалит Витюша на прощание, – вылитые братья Рю86. В случае провала – чтоб немедленно харакири! – сурово добавляет он и оглушительно смеётся.

Мы тоже улыбаемся: Витюша заряжает нас хорошим, правильным настроением, и с таким настроением мы приходим на Рижский вокзал.

Моя спутница безумно стесняется своего наряда, особенно шорт: хорошо, что краска стыда не особо заметна на её смуглом лице. Я говорю ей примерно по-японски, она отвечает мне, наверное, по-калмыцки.

– Улыбайтесь, – говорю я ей как бы по-японски, наводя фотокамеру, и она обнажает в улыбке все свои двадцать четыре металлических зуба.

На нас откровенно и нагло пялятся вокзальные обитатели.

«Посмотрю я на ваши рожи, когда мы возьмём вокзал», – злорадно думаю я.

– Вот этого, суку, самого наглорожего, мы первым к стенке поставим, – говорю я почти по-японски.

– Лучше вздёрнем, – отвечает мне по-своему моя калмычка.

Ко мне привязывается старуха из местных – ну прямо Витюшин кадр.

– Купите штаны, новые штаны за десять рублей, – пристаёт ко мне эта мадам.