Второй шанс адмирала

По коридору, вырубленному, вернее, выпиленному в каменной толще, краснофлотцы вышли на перекресток, куда сходились сразу три узкие галереи со сводчатыми потолками. В одной из них сохранились ржавые и мелкие, словно игрушечные, рельсы. Наверное, по ним перегоняли тележки с нарезанными блоками ракушечника – вся старая Одесса построена из этого желтоватого камня, не шибко твердого, хорошо хранившего тепло.

– Отсюда даже собака не выведет, – послышался гулкий голос Жукова, – если только она здесь не родилась. Раньше тут в основном бандиты прятались да контрабандисты. И жандармы их ловили, и милиция, а все без толку.

– Длинные ходы тут, – подал голос Семен, замыкавший цепочку.

На пару с Алексеем он вел раненого товарища.

– Длинные! – фыркнул Софронов. – А ну-ка, краснофлотец, угадай, на сколько километров одесские катакомбы тянутся?

– На двадцать?

– Двадцать! Ха!

– А чего? На сто, что ли?

– А три тысячи не хочешь?

– Три тысячи километров? – не поверил Филипп.

– А вот представьте себе! Тут еще древние греки штольни били, погреба делали, чтобы вина местные хранить. Может, кто и древней отметился…

– Здесь на стене что-то написано, – прервал его Жуков, направляя луч фонаря на гладкий каменный бок.

Надпись, похоже, была выцарапана сначала, а потом замазана углем:

Ни клада, ни счастья вы здесь не найдете,
Хоть лбом пробивайте стену за стеной.
Налево пойдете, направо пойдете —
Вы встретитесь только с ночной темнотой…

И подпись: О.Т.С.

– Мрачновато, – оценил Октябрьский.

– Если тут заблудишься, а ни фонаря, ни даже факела не будет, так и будешь мыкаться в полной тьме, пока не сдохнешь от голода или жажды.

– А это уж совсем мрачно. Пошли.

– О, тут еще что-то написано… С «ятями»! Еще при царе писано.

Это были стихи – из тех, что обычно пишут на заборе подростки:

Уже сто летъ какъ на Куяльнику девокъ нетъ.
С досады и скукы скидай брукы,
Быры х…я в рукы
И пхай смело въ живое тело.

– Пиит! – фыркнул Софронов. – Пошли!

Четыре электрофонаря давали достаточно света, так что видимость была хорошей. Звуки погони не доносились. Вероятно, десантники не решились на преследование, хотя у каждого из них фонарь был – Филипп заметил такую деталь при нападении, и она его удивила.

Однако если немцы с румынами наладились в катакомбы, то все объясняется просто. А те фонари, что затрофеили краснофлотцы, были запасным вариантом – немецкий орднунг сработал.

Внезапно ход раздвоился – направо поднималась лестница с четко вырезанными ступенями.

– И куда? – вопросил Софронов, утирая пот со лба.

Усталости не было, но влажность держалась высокая.

– Сема, проверь, что там, – сказал Октябрьский.

– Есть!

– Только бди.

– Ага!

Матрос быстро взошел наверх, исчезая за «лестничной площадкой», но скоро вернулся.

– Завал! – сообщил он.

– Идем дальше…

Ход расширился. Потолок стал плоским, нависая в двух метрах от неровного пола, а стены раздвинулись – телега проедет свободно.

Откуда-то потянуло сквозняком, и Филипп увлеченно задышал – свежесть приятно омывала легкие.

– Еще один поворот!

За широким провалом в стене, не слишком аккуратно подровненным с помощью кайла, открывался широкий и длинный… склад? Погреб?

На каменном полу стояло несколько бочек, у каменных стен пылилась брошенная одежда – и человеческая мумия, обтянутый кожей костяк.

– Контрабандисты, – буркнул Софронов.

Пройдя за бочки, Филипп посветил – здесь стояли старые ящики, изображавшие стол. Он был накрыт вместо скатерти газетами «Биржевые ведомости» за 1867 год.

Поразительно, но газеты не превратились в труху, они даже не пожелтели. На «скатерти» стояли бутылки с яркими этикетками и лежала распечатанная пачка ассигнаций.

– Царские, – хмыкнул Софронов. – Не понимаю – сыро как, а бумага не портится совершенно! А что в бутылках?

Жуков деловито отколол сургуч, покрывавший горлышко, и вытащил пробку лежавшим на «столе» штопором. Понюхал, лизнул – брови у командира ООР поднялись – и сделал хороший глоток.

– Вино! – выдохнул он. – Красное! Это ж сколько ему выдержки?

И отхлебнул еще.

– Судя по газете – лет семьдесят! Должно было скиснуть, – сказал Жуков.

– Считаешь, я пью уксус? Да вы пробуйте, пробуйте!

– Ну, если после тебя осталось чего…

Филипп тоже изрядно глотнул. В меру терпкое, вино было густым и приятным на вкус, оно обволакивало и дурманило.

– Недурственно, – сказал Жуков тоном отъявленного ценителя, – весьма недурственно.

Отпив, Семен проговорил:

– У нас на Кубани не хуже делают. По горскому обычаю заливают в большие кувшины и в землю закапывают, когда сын родится. А достают, когда у него свадьба намечается.

– Твое уже распили? – улыбнулся Октябрьский.

– Нет еще! Война, зараза…

– Тихо! – шикнул Софронов.

Настала тишина.

– Погасить фонари, – негромко приказал Филипп.