Второй шанс Роберта Уоррена

Какая-то женщина, гнавшая овец, крикнула, что видела хромого мальчика на дороге к пляжу Маллагласс.

– Да что ему делать на пляже? – ухмыльнулся один из агентов.

Но Уоррен уже бежал, не обращая внимания на свои босые ноги, расстёгнутые брюки, на холодный утренний ветер, бивший в обнажённую грудь, и на мужчин за спиной с развевающимися, как знамёна, галстуками, прячущих руки под пиджаками, на кобурах. Он бежал, пока, окончательно запыхавшись, не добрался до конца тропы, прорезавшей зеленеющие дюны и ведущей в тихую бухточку, окаймлённую белым песчаным пляжем с клочьями бурых водорослей. Солнечные лучи, стелившиеся в этот час вдоль самой земли, резко очерчивали её контуры.

И там, на линии прибоя, смывшего бы любые оставленные мальчиком следы, если те вообще когда-либо существовали, они увидели брошенные костыли.

– Да где же он, наконец? – переглянулись агенты.

Уоррен взглянул на ровную гладь океана, молчаливого свидетеля происшедшего: солнце отчеканило на ней ряды бесконечно повторяющихся полумесяцев – словно маленькие улыбки.

Джим Макфи – только имя, выгравированное на памятном камне, стоящем на краю скалистого мыса, а остальное – всего лишь сон: так подсказывал океан.

Один из мужчин зашёл по колено в воду, другой побежал вдоль пляжа.

А Уоррен пустым мешком осел на песок. Сердце захлёбывалось от скорби – и в то же время от счастья. Потом, подняв камешек в чёрно-белую полоску – может, раньше принадлежавший «ледяному мальчику», а может, просто обкатанный водой камешек в чёрно-белую полоску, каких множество, – он вытер его о штанину и положил в карман.

Джим стал его частью, его вторым шансом.

Не каждому в жизни выпадает второй шанс.

И теперь он знал, как распорядится отпущенным ему временем, как наверстает упущенные возможности. Просто представь, дай волю воображению – и вот оно, начало пути.

Теперь его разум был полон света.

Света – и свежего воздуха.

От автора

Читая одно из интервью Уильяма Фолкнера 1950-х годов, я вдруг обнаружил, что истории этого великого американского писателя обычно начинались с некого мысленного образа или воспоминания. В итоге написание рассказа, утверждал Фолкнер с обезоруживающей простотой, сводилось к тому, чтобы добраться до исходной точки, объяснив попутно, почему всё произошло так, как произошло, и что за этим последовало.

Изумлённый и вместе с тем очарованный своим открытием, я ужасно хотел, чтобы нечто подобное рано или поздно случилось и со мной.

И оно случилось. Однажды в голове у меня возникла картинка: ребёнок в старомодной одежде, замороженный в толще льда. И никаких «до» или «после», ни единого «почему», один только ужасный образ. Тогда, следуя наставлениям Фолкнера, я попытался описать, как он попал в ледяную глыбу и что случилось, когда та растаяла.

Этот образ и кое-что ещё я обсуждал с Лодовикой Чимой, которая с самого начала с восторгом принимала участие в нашем проекте. Считаю, что должен сказать ей спасибо.

Ну и кое-чем я, разумеется, обязан Уильяму Фолкнеру.