Второй вариант

Новиков расхаживал по обочине арыка. С подозрением, памятуя о предутреннем взрыве, поглядывал на старика-афганца, сидевшего под деревом. Был он грязен, в давно не стиранном халате и в галошах на босу ногу. То ли четки перебирал, то ли просто грел руки, упрятав их в складки халата. Седая бороденка была всклокочена, и тусклые глаза уставились в одну точку. Зато чалма на нем была зеленая — знак правоверного, сподобившегося особой милости аллаха после посещения святых мест.

Когда Новиков в третий или в четвертый раз проходил мимо старика, ему послышалось, что кто-то будто назвал его по имени-отчеству. Это уже была совсем какая-то чертовщина! Однако минуты через две имя-отчество прозвучало еще раз, и тут же старик молодо поднялся на ноги.

— Как почивалось, товарищ Новиков?

Цагол-Ахмата и родная мать не узнала бы в таком одеянии — не то что Новиков, видевший его лишь раз в офицерской форме.

— Ну и ну! — только и сказал он.

— Вперед? — спросил Цагол-Ахмат.

— Вперед.

За город они выехали на бронетранспортере. Сначала шли по основной дороге, затем у поворота на проселок, возле поста боевого охранения, остановились. Здесь БТР должен был ждать их возвращения.

Утреннее солнце расчертило горы резкими тонами. Тропа крутила вокруг валунов, затененные участки сменялись солнечными полянами с пожухлой прошлогодней травой. Кое-где попадались островки снега, и Цагол-Ахмат шлепал по нему в своих глубоких резиновых галошах.

Он шел впереди, отмеряя шаги плохо оструганной суковатой палкой. Новиков шагал за ним, а сзади — угрюмый переводчик из местных, которого, если он говорил по-русски, понять было невозможно. Его взяли на случай нежелательного столкновения с «чужими» душманами, не от Маланга. Тогда Новиков должен был изображать журналиста, ищущего встречи как раз с ними, а Цагол-Ахмат — глухонемого проводника. Но, видно, аллах хранил их от такой встречи, во всяком случае, так высказался верующий переводчик.

Слева, в широкой седловине между двумя плешивыми горушками, показался разрушенный дувал. К нему вело русло сухого арыка. Цагол-Ахмат скользнул на дно, и сразу же исчезла в нем стариковская сгорбленность, тело стало легким, а шаг — пружинистым.

— Почти пришли, — это были его первые слова за весь пеший путь.

Людей они увидели неожиданно. Трое стояли наверху, молчаливые и невозмутимые. Цагол-Ахмат остановился, достал из складок халата обрывок веревки, накинул ее себе петлей на шею. То же самое сделал переводчик.

— А вы? — спросил Новикова Цагол-Ахмат.

— Извините. Я думал, вы пошутили.

— Сделайте петлю из брючного ремня. Объясню все потом... Делайте все то же, что и я.

И Новиков тоже повесил себе на шею удавку.

Карабкаясь вверх, Цагол-Ахмат сорвал пучок травы, сунул его в рот. Новиков последовал его примеру. Он ощущал себя впутавшимся в непонятную историю. Словно участвовал в каком-то представлении, не зная ни сюжета, ни роли.

Трое с английскими винтовками молча разглядывали их. Четвертый сидел на камне. Был он в черном кожаном пиджаке, из-под которого выглядывала белая сорочка. На боку, пристегнутый к ремню, висел нож в узорчатых деревянных ножнах. У ног небрежно лежал автомат. А в руке он держал... розоватый цветочек. Поднес к носу, понюхал...

— Я пришел, — сказал, проходя мимо него, Цагол-Ахмат.

И Новиков понял, что этот четвертый и есть Маланг. Однако Цагол-Ахмат не остановился возле него, а прошагал к двум старичкам, сидевшим, поджав ноги, поодаль на козьей шкуре. Поклонился, заговорил, выбросив изо рта траву. Ладони у груди, правоверный — и только. И Новиков так же сложил ладони и, вспомнив знакомое по среднеазиатским командировкам, поприветствовал:

— Салям алейкум!..

Старики довольно и с достоинством наклонили голову, отвечая на приветствие: не чураются пришельцы законов предков.

Позже Цагол-Ахмат объяснил Новикову, что у мусульман есть обычай: сначала отдать дань уважения старейшинам, а потом уж молодым, какой бы пост они ни занимали. И Маланг, хоть и главарь, должен был обождать с церемонией знакомства и взаимных приветственных вопросов.

И веревка с травой — тоже старый пуштунский обычай. Если даже кровник придет с петлей на шее и пучком травы во рту, убить его большой грех. Трава во рту — значит, он ничего не может возразить и заранее согласен со всеми обвинениями в свой адрес. А веревка — пожалуйста, удави меня, если тебе так уж необходимо. Но аллах покарает тебя за это...

— Я пришел, — еще раз повторил Цагол-Ахмат.

— Мы договаривались, что ты придешь один. — И снова понюхал цветочек.

— Это журналист. Он хочет написать о том, как ты понимаешь честь народа, за которую борешься...

Их разговора Новиков не понимал. Это уж потом ему объяснил все Цагол-Ахмат. Переводчик же стоял, разинув рот и забыв о своих обязанностях.

— Я не хочу говорить с вами один, — сказал Маланг. — Я хочу, чтобы наш разговор слышали мои люди. И я хочу, чтобы вы только отвечали на вопросы... Позже я согласен побеседовать с журналистом. — И обратился к Новикову на английском: — Вы говорите по-английски?

Всех знаний этого языка Новикову хватило лишь на то, чтобы ответить: