Второй вариант

— Садись, дед, почаевничаем.

На столе алюминиевые кружки, сахар, галеты.

— Поговорили? — спросил Сверяба.

— Поговорили.

— Ты к нему прислушайся. Справедливый мужик.

— Прислушиваюсь.

— Чувства приходят и уходят, дед, а жена остается. У меня тоже было «листья кружат...». Слыхал такую песню — про сад, который облетает? Сначала листья кружат, рука в руке и глаза как окна. А потом друзья перестали в дом ходить. Видят же, что сидим одни мужики на кухне. А жена в своей комнате. Потом молча в туалет пройдет и обратно: мол, пора и честь знать.

— Которая жена?

— Во-во, «которая», едри их в бочку! Нынешняя, которая меня любит. А если мое — значит, ничье. Ни друзьям, ни родственникам, ни детям...

Савин глотал обжигающий чай и думал о том, что Ольга совсем рядом. Два часа на лыжах и столько же обратно. Мелькнула шальная мысль: к утру успею. Но мысль была шибко шальной: в другой половине вагона — и Давлетов, и Ароян. Его отсутствие только добавит им всем нервотрепки. И Сверяба грудью встанет у двери. Добрый грубиян Иван Сверяба, которому, наверно, так и не дано понять Савина.

— Потерял я что-то в себе, Трофимыч, — сказал Савин.

— Зрелость к тебе приходит, дед.

— А на Ольге я все равно женюсь.

— От, язви его в кочерыжку! Прислушался к совету, называется!

6

Аэропорт, куда их доставил вертолет, представлял собой отторгнутый у тайги участок с грунтовой взлетно-посадочной полосой. С трех сторон он упирался в стену из деревьев, с четвертой был огорожен штакетником, примыкающим к низенькому домику, именуемому аэровокзалом. Говорили, что запроектирован новый аэропорт. Но пока пассажиры, в основном мужики, кучковались снаружи, предоставив домик слабому полу.

Они прошли к стоянке автобуса напрямую, перешагнув через штакетник.

Ароян сказал:

— Вы сразу в гостиницу. Снимите двухместный номер. Вам все равно придется вертолета до завтра ждать. А я — в политотдел, а затем — по обстановке.

Гостиница была довольно приличной для небольшого поселка. Чувствовалось, что ее недавно построили. Впрочем, как и многие другие здания. «Все БАМ», — подумал Савин. И только в этот момент, оторвавшись от кубов, экскаваторов и бульдозеров, разглядел свою железную дорогу со стороны, себя увидел и своих товарищей. И связал воедино все, о чем говорилось, писалось, с этим вот зданием гостиницы, с этим поселком, ставшим из-за БАМа многолюдным и шумливым, начавшим расти и вширь, и вверх. Из близи не увидеть могучесть. Это только в кино легко слепить панораму. Если бы все карьеры объединить в один, если бы прилепить друг к другу все мосты и мосточки, состыковать тоннели — тогда бы грандиозность поразила — издалека она и поражает. А вблизи — кубы, метры, километры, земля, бетон...

Глядя на гостиницу, Савин нутром понял, что значит магистраль для этого холодного края, уже потерявшего свою дремучую степенность. Сколько тут еще нетронутого, неразведанного, неиспользованного для людской нужды! Целая зеленая страна, где путник навстречу — было событием и где все теперь заполнено молодыми азартными голосами.

Дежурная по гостинице, пожилая и чистенькая, как в аптеке, дремала. Услышав шаги Савина, готовно встрепенулась.

— Номер? — спросила.

— Да.

— Помыться, миленький?

— Как — помыться?

— Я думала, ты из тайги. Ребята, как из тайги вывалятся, — сразу к нам. И номер, чтобы с ванной. Пополощутся, погреются — и до свидания.

— Я тоже из тайги, но мне на сутки.

— Хоть на неделю. Командированные у нас не задерживаются, на трассу все торопятся. Артисты, правда, живут. Пономаренко приезжал, народный композитор. А с ним длинная такая певица. И еще одна — уже пели они вечером, миленький! А потом он мне пластинку с надписью подарил... На ключик, подымайся на второй этаж в первый номер. Хочешь, мыльца вот возьми. На здоровье!

И не собирался Савин купаться, но послушался совета доброй дежурной. Плескался и полоскался в свое удовольствие. Словно все заботы с себя смыл. И, чистый телом и мыслями, он направился по вызову.

Вся районная охотинспекция помещалась в одной большой комнате приземистого рубленого дома. За обшарпанным столом сидел худенький очкарик, в свитере и заячьей шапке, ровесник Савину или даже помоложе. Когда Савин назвал себя, он торопливо поднялся, долго тряс ему руку, приговаривая:

— Такие, как вы, нам нужны! Добровольный актив, так сказать. Удостоверения внештатного инспектора у вас нет? Вот видите! А должно быть!

Все его фразы имели на конце восклицательный или вопросительный знак. Савин слушал его и невольно начинал улыбаться, проникаясь симпатией к этому суматошному худенькому человеку. Тот спохватился, предложил ему сесть, а сам опять радостно засуетился, схватился за чайник, выскочил в сени за водой, вернулся:

— Как насчет кофе, а? Я умею заваривать шикарный кофе, научил один дед-интеллигент в Иркутске. Не были в Иркутске? Должен вам сказать, город — мечта! Ну, пусть кипит, а мы пока поговорим. Мне звонил от вас офицер с татарской фамилией.

— Давлетов?