Вторжение

Ну, а потом ему пришлось прожить с этим разлагающимся трупом еще неделю. И даже тройной слой плотно завернутых полиэтиленовых мешков, щедро обработанных изнутри разными дезинфицирующими штучками-дрючками, не смогли сдержать этот запах. И даже химикалии внутри портативного унитаза не смогли сохранить эту тушу. Через три дня зловоние стало невыносимым. Мог и здесь нашла способ отомстить.

И еще что-то случилось с воздухом внутри убежища. Совершенно определенно дышать становилось все труднее, и было это не только из-за “благоухания” кошки. Воздух улетучивался с каждым днем, а потом и с каждым часом. Морис собирался просидеть в своем бункере как минимум недель шесть. А возможно, и все восемь. Если удастся выдержать. Он не связывал это с тем, будет ли отбой воздушной тревоги или нет. Теперь же, когда прошло всего-то не более четырех недель, он понял, что ему придется рискнуть и выбраться во внешний мир. Что-то явно засорило вентиляционную систему. И сколько бы он ни крутил рукоятку устройства микрофлорного выживания, сколько бы ни разгонял его мотор с помощью 12-вольтного автомобильного аккумулятора — воздуха не прибавлялось.

Морис попытался поглубже вздохнуть. Из горла вылетел слабый астматический хрип. Зловоние переполняло его ноздри, как будто он находился внутри бездонной, до предела загаженной канализационной трубы. Ему нужен был хороший, свежий воздух, будь он, черт подери, радиоактивный или нет, ведь иначе он не просто подохнет медленной смертью, хотя и своеобразной! Удушью вкупе с издевательским благоуханием этой дохлой гадины не было конца. И ведь, между прочим, кое в каких брошюрках говорилось, что четырнадцать дней вполне достаточно, чтобы радиоактивные осадки рассеялись.

Морис поднялся с койки. Голова закружилась, и ему пришлось ухватиться за столик. Ослепительный блеск лампы, работающей на бутановом газе, резко хлестнул по его налитым кровью глазам. Сдерживая дыхание, но еще больше боясь не дышать, он поплелся, шатаясь из стороны в сторону, к боевой рубке. Весь остаток сил ушел на то, чтобы вскарабкаться по нескольким ступенькам лестницы. Он остановился передохнуть прямо под крышкой люка. Все плыло у него перед глазами, он чувствовал, как буквально молят о воздухе его едва трепещущие легкие. Через несколько минут он наконец сумел поднять руку и резким толчком открыть запорный механизм.

Хвала Господу, думал он. Хвала Господу, я выбираюсь отсюда прочь, от этой дьявольской, безумной рыжей кошки! Какое мне дело до того, что там творится снаружи! Какое мне дело, кто и что еще там уцелело! Важно, что сейчас настанет благословенное освобождение из этого проклятого, вонючего сортира.

Крышка люка слегка качнулась на шарнирах и встала на прежнее место. Облако пыли осело на голову и плечи Мориса. В отчаянии он закричал. Теперь-то он понял причину страшного грохота ровно неделю назад: это окончательно рухнули развалины какого-то соседнего здания. Возможно, это был его собственный дом. И горы обломков покрыли всю землю над ним, перекрыв доступ воздуха и загромоздив спасательный выход.

Морис попытался пальцами царапнуть бетонную плиту — на ее поверхности остались лишь едва заметные отметины. Он толкал и двигал ее, но плита даже не стронулась с места. Морис оступился и кубарем скатился с лестницы, с трудом удержавшись на нижней ступеньке. С завываниями он проковылял по бункеру в поисках чего-нибудь, чем можно было прорубить эту мощную преграду. Вой его прерывался, слабел. Ножи, вилки — все, что острым концом могло врубиться в бетон, он пустил в ход. Но все без толку — бетон был слишком прочным, а его усилия — слишком слабыми.

Наконец Морис в отчаянии ударил по плите окровавленным кулаком.

Он вернулся назад в то, что отныне стало волчьей ямой. И воем ознаменовал крушение всех своих надежд. Но вой этот больше походил на тяжелый хрип — что-то вроде звука, который издает кошка, когда ее душат.

Пластиковый узел в дальнем конце убежища не пошевелился, но Морису, на лице которого слезы прокладывали дорожки сквозь пыль, показалось, что он слышит слабое, но насмешливое “мяу”.

— Никогда не любил кошек, — пропыхтел он. — Никогда.

Морис сосал суставы своих пальцев, пробуя на вкус собственную кровь, и ждал в своей личной, самостоятельно сооруженной могиле. Ему пришлось ждать совсем недолго, пока на его глаза не наползла тень, пока легкие не стали плоскими и спокойными. Но Морису это время показалось вечностью. Вечность одиночества, даже несмотря на то, что компанию с ним разделяла Мог.

* * *