Вторжение

Однажды Дарина не удержалась и сама потрогала – без перчаток. Гладкий шар кажется хрупким, как яичная скорлупа, – постучишь ногтем и треснет, но на ощупь – грубый камень. Дарина нежно надавила на мраморный глаз подушечкой пальца. Вспомнила, как окулист когда-то осматривал глазное дно – обещал, как малому ребенку: «Больно не будет», а ей казалось, роговицу царапает лезвие, вспарывает ее тонкий слой, как в фильме «Андалузский пес». Даже в толстенных очках Дарина с трудом читала «МНК» под «ШБ», хоть и помнила наизусть последовательность, но в кабинет офтальмолога не возвращалась. Не трогать.

И все же она пока здесь, по эту сторону – не все-, но слабо-видящее око. Зритель. А те кто? Щупатели?

Из ОС приходят по четвергам. Дарина прозвала их Одинокими Сердцами после того, как один слишком долго «осматривал» морщинистыми руками сосцы Капитолийской волчицы. По четвергам Дарина вспоминает общую кухню в первой квартире на «Выхино» – в залах стоит запах перегара. Незрячие подносят ладони к дезинфектору на входе, будто вымаливают милостыню, и, проспиртованные, осторожно следуют за проводником между рядами неподвижных фигур, как на картине Брейгеля. В наушниках жужжит электронный голос: «Перед вами спящий сатир Барберини, он пьян и возлежит на шкуре леопарда. Копия римского времени с греческого оригинала, бла-бла-бла», и незрячие по очереди ощупывают слепок, окутывая его подобающим ароматом.

Дарина держится невидимкой рядом с бюстом грека в искусно выделанной тоге – похоже, над драпировкой скульптор корпел дольше, чем над головой. Юное лицо со сколотым носом, в рамке наспех обработанных долотом кудрей. Зрачки – что редкость! – словно небрежно пробурили две темные лунки в толще льда. Не император, не воин, так, безымянный малый. Любимчиков у Дарины не водилось, но, когда в День Возвращения она сорвала с него маску, ей показалось, что он улыбается. После объявления о карантине они с Еленой Николаевной баловались («шестьдесят лет – ума нет»): в шутку нацепили голубые намордники на всех подряд, даже на лань Артемиды. Не верили, что будут месяцами обновлять страничку сайта, словно опасаясь, что их могут не предупредить, и читать: «Сегодня: закрыто для посещения».

– Скоро уже баба безрукая? – бормочет старик, который не снял шляпы. Из-за наушников никто, кроме Дарины, его не слышит. «Безрукая баба» покорно ждет в конце зала, спущенная с постамента, чтобы незрячие дотянулись до обрубков – здесь лицо уже мало кого интересует. Те, кто посмелее, хватают за грудь. Дарина больно прикусывает щеку.

Кто бы мог подумать, что великий День Возвращения превратится всего лишь в первый. На второй не вернулась Елена Николаевна, но вернулась крохотная компания выживших любителей искусства, а на третий не вернулся уже никто. Кроме Дарины и Общества слепых.

Когда ОС исчезает, зал номер двадцать четыре снова превращается в чертов морг.

Хотя нет, настоящий промозглый морг – два колючих свитера под пуховиком и остывающий за четверть часа термос – был здесь зимой, когда отключили отопление. Чтобы согреться, Дарина пробовала наворачивать круги по коридорам, но в скользящих по глянцевому полу чунях бегать было опасно. Она тогда хотела уйти, правда. Дочь звонила: «Мам, ну никому оно больше не нужно. Никто не вернется. Зачем тебе, мам?» Дарина не включала камеру, чтобы дочь не видела пара изо рта.

В залах с картинами электричество отрубили еще два месяца назад, поэтому, пересекая обитель голландцев, Дарина освещает путь карманным фонариком. Напрягает зрение так, что чувствует резь в глазах. В детстве Дарина верила, что предмет перестает существовать, когда она отворачивается и больше его не видит. Если она ослепнет, голландцы тоже перестанут существовать, и Дарина идет, всматриваясь в кувшины, ремеры, пышные масляные пионы, сырые тушки рыб, подгнившие бока инжира. Пытается запомнить, запечатлеть. Ей здесь немного не по себе, после того как она застала какого-то чудака, вспарывающего ножом холст. Ценитель, не иначе, – выбрал натюрморт с изящной пружинкой кожуры лимона. Наверняка чтобы закрыть проплешину на кухонных обоях в цветочек. Дарина испугалась, но вызывать полицию не стала: засмеют ведь. Картине ничего не угрожает, гражданочка: она давно плавает себе спокойненько по облачным просторам Всемирной сети. Кирюша показывал: вот, смотри, ба, надеваешь очки – нет, твои для зрения придется снять, – нажимаешь сюда, выбираешь художника, давай по рейтингу отсортируем – на первом месте Босх, конечно, кто же еще, – тыкаешь на название, ну, давай в «Сад», например… Загружается, ждем… Вуаля! Все, ба, ты внутри, инджой. Да, да, ходи, рассматривай…

Ой, Кирюш, сними, голова кружится.

Изображение на плоскости – прошлый век. Никто не вернется, зачем тебе, ба?