Вторжение

Перед заходом солнца, следуя давней примете, что в эту пору спать вредно, дядюшка Янка вставал и совершал короткие шествия по пригуменью, а чаще, в ненастную погоду, почитал за удовольствие сесть у распахнутого окна, что выходило во двор, и вдыхать густой, пропитанный запахами прелых листьев и трав, воздух, глядеть на предзакатное солнце, которое, будто на приколе у деревьев, долго висело, не желая уходить за горизонт.

Когда Марылька прибежала с реки, Янка лежал на топчане и дремал. При каждом вздохе сизые усы его потешно отдувались.

— Папаня, слышишь? Встань! — потеребила за плечо Марылька. — Сам же наказывал будить… Солнце заходит!

— Ой, что это со мной? Заспался. — И, приоткрыв один глаз, поглядел на румянившееся окно, вяло, со стоном приподнялся.

Обычной домашней одеждой Янки были белая посконная рубаха и такие же белые, плотно облегавшие костлявые ноги штаны, которые делали его похожим на старого отставного гусара. Но теперь, едва принялся он шнурками из сыромятной кожи засупонивать свои грубые башмаки, как дочь подбежала к нему, велела надеть новую куртку и синие брюки, которые он обычно заправлял в краги. Янка запротивился было, заявив, что такое добро даже и в престольные праздники жалко носить, но Марылька с крайним нетерпением метнула на него укоряющий взгляд, сказала, чтобы не срамился при людях.

— При каких людях? — ворчливо спросил Янка. — Что мне, в костел, на громадянский сход топать?

Марылька, однако же, не ответила. Сняв со стены под образами деревянную шкатулку, она отыскала ключ, открыла им высокий, обитый полосками жести сундук и с охапкою нарядов убежала в смежную комнату.

И оттуда, как ручеек, зажурчал ее голос:

Пойду, пойду, Ясю милый,

Пойду замуж за тебе.

Буду я тебе любити,

Буду дуже целовати.

Скоро Марылька вернулась и стала посреди прихожей: вот, мол, полюбуйся, какая нарядная!

Платье на ней было вышито цветами, рукава повыше локтей собраны в букет. Похоже: те самые ромашки и голубые колокольчики, что растут летом у них на приречном лугу, были перенесены на ее наряды.

— А матуля где? — спросила вдруг Марылька и, узнав, что мать ушла к соседке, в хату председателя колхоза Громыки, наказала отцу, чтобы сидел у окна и, как только появятся важные гости, немедля дал об этом весть.

— А я пойду Громыку предупрежу, — добавила она и выпорхнула из хаты.

"Птушка", — улыбнулся вслед ей старый Янка, а потом подумал: "Кому же забота идти до нас? Чудно даже! Но ежели пожалуют, то, понятное, дело, не какие–нибудь паны ясновельможные, а свои сябры… Им–то наша доля не чужда. Нехай едут, побачат, как мы живем–можем".

Но все же он принялся стягивать с себя узкие штаны, чтобы облачиться во все новое.

Погодя немного скрипнула сенная дверь, и Янка, на миг позабыв, что стоит почти нагишом, в одной рубахе, произнес второпях:

— Заходьте до нас, коли ласка!

На пороге появились двое в серых шинелях, и старик на миг оторопел, но по звездочкам на ушанках понял, что свои, червоноармейцы, и почтительно зазвал в хату, извиняясь за свой несуразный вид.

Переодевшись, он зазвал стоявших у порога бойцов в переднюю комнату. "Покуда какой–то там чин заявится, угощу–ка я братков чаем с липовым медком", — решил Янка и быстро растопил железную печку–времянку, поставил чайник.

— Сидайте, хлопцы, поближе к огоньку, — сказал Янка и от стены передвинул к самой печке лавку.

Время тянулось медленно. Да Янке и не хотелось, чтобы оно убывало: он совсем запамятовал, что ему велено сидеть возле окна и поджидать каких–то важных гостей. К тому же дядюшке Янке страсть как хотелось излить свою душу таким вот свойским парням, которые и слушать охочи, и сами, видать, смыслят в мирских делах.

"Вон какие хлопцы. Все хотят знать. И про житье–бытье, и бачил ли я панов… А у моей егозы только о нарядах думка", — отметил про себя дядюшка Янка, потом, потирая меж бровей морщинки, точно стараясь разгладить их, неторопливо вслух стал припоминать житейские истории.

…Смолоду Янке внушали, что жизнь — это темный бор, и бедных людей постигает то же, что и неокрепшие деревья: тянутся они к свету, ищут для себя волюшку, но погибают, задавленные другими — сильными, цепкими и могучими.

Семи лет Янка остался без отца, утонувшего во время сплава леса. Вскоре нужда свела на кладбище и мать. Янка пошел по миру просить милостыню. Кажется, нет такой вески, где бы не ступала нога бедного Янки. В конце концов ему надоело простаивать под окнами да терпеть обиды.

Однажды, проходя мимо панской усадьбы, Янка набрался решимости встретить самого пана, поклониться ему в ноги и попросить хоть какой–нибудь работы.