Вторжение

Когда приходилось отдавать распоряжения или приказы, Гальдер был строг и не допускал вольностей. Сейчас он говорил однотонно, не повышая и не понижая голоса, а Фридрих Паулюс, сознавая значимость этого разговора, записывал: в качестве основы плана "Барбаросса" взять цели и намерения фюрера — во–первых, уничтожение находящихся в западной России русских войск и пресечение возможности отступления войсковых частей в глубь России; во–вторых, достижение линии, которая сделала бы невозможными эффективные налеты русских военно–воздушных сил на территорию германской империи. Конечной целью является достижение линии Волга — Архангельск. Исходить из расчета 130 – 140 дивизий, которые будут двинуты для решения операции по вторжению…

— Минутку, — прервал Паулюс своего шефа, — а какие же меры оборонительного характера предусмотреть в плане?

— Что вы имеете в виду? — насторожился в свою очередь Гальдер.

— Я имею в виду оборону, как компонент любой войны. Не исключено, что наша империя тоже может подвергнуться нападению извне.

— Со стороны русских? — сняв пенсне, прищурился Гальдер.

— Хотя бы…

— О нет, — подняв руку, перебил Гальдер. — Могу вас заверить, возможность нападения на Германию исключена. Никаких сведений, которые могли бы свидетельствовать об агрессивных намерениях Советской России, от разведки не поступало. Наш военный атташе в Москве Крепс сообщает, что русские не верят в военное столкновение. Они ослеплены договором о ненападении. А мы… — Гальдер приподнял крепко сжатый кулак и ударил им о стол. — Мы нанесем им поражение внезапно. Побеждает тот, кто первым наносит удар. А наш удар должен не только ошеломить, но и повергнуть в прах большевиков. Поэтому никаких оборонительных мероприятий, могущих в душах немцев посеять только сомнения и страх. Блицкриг — это новая, истинно германская стратегия, которая целиком уже оправдала себя в Чехословакии, в Польше, наконец, во Франции, эта стратегия принесет победу Германии и в войне с Россией.

По обыкновению хмуроватый, замкнутый, что подчеркивали даже его плотно сжатые губы, Гальдер на этот раз разохотился, говорил почти без умолку и возвышенно. Слушая, Паулюс, однако, не переставал сомневаться. "Да, Советский Союз не ведет против нас военных приготовлений, — думал он. — Русских, как видно, сдерживают договорные обязательства. Но, а как же быть с Англией? Ведь у нас разработана операция "Морской лев" и мы открыто ведем подготовку к вторжению на Британские острова… Теперь же спешно планируем нападение на Россию. Не обернется ли против нас война на два фронта? На два фронта…" — мысленно повторил Паулюс и нахмурился. Он собрался было прямо спросить у начальника штаба — кому–кому, а ему–то, конечно, все известно, но Гальдер поглядел на часы, поморщился и сказал:

— Ну что ж, мы засиделись. Время повелевает нам прервать даже эту, столь значительную беседу. Жду от вас, дорогой коллега, успешной работы на трудном и сулящем счастье посту.

Они расстались.

Длинный, сверкающий лаком даже в темноте лимузин "Хорьх" увез начальника генерального штаба из Цоссена. Кажется, впервые после долгих, месяцев Гальдер позволил себе точно соблюсти часы отдыха. Он велел шоферу ехать к дому.

Его особняк находился в Целендорфе, в глубине подстриженного садика. Подкатив к парадному подъезду, Гальдер торопливо вылез из машины, которая тотчас стала заезжать в гараж. Тем временем ее хозяин взбежал на каменные ступеньки и нажал кнопку звонка, прикрытого металлическим щитком. Прежде чем впустить в особняк, горничная включила внутренний свет, в окованной железом двери вспыхнул зеленоватый глазок.

Гальдер застал жену и детей спящими; они в такой час не ждали его приезда и, как всегда, очень рано легли спать. Не желая будить супругу, походил по залу, остановился у трельяжа; в зеркале предстал он таким, как есть — невысокого роста, плотный. Сняв фуражку, он погладил торчащие ежиком волосы, прикоснулся почему–то к бархатному стоячему воротнику, обшитому кантом, и снова напялил на затылок фуражку с выгнутым козырьком. "Ничего, недалек день, когда будем шагать по Москве!" — подумал Гальдер и, довольный собой, ладонью погладил крутой раздвоенный подбородок.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Еще налиты свинцовой тяжестью облака, еще стынет сумрачный лес и по ночам вьюжит поземка, — в эту самую пору, бывает, займется весна–ранница, и не в лицо, а в самое сердце пахнет тоскливо–жданным запахом пробудившейся земли, повеет необъяснимо волнующим теплом ветер. И на полях, возле дорог, на припеке лесных вырубок с тяжким вздохом оседает ноздревато–рыхлый, будто исклеванный лучами, снег. А сосновый бор, а задумчивая по весне даль уже дымятся зеленым туманом…

Только по ночам еще держится, поджимая мороз, нехотя скрипят обледенелые деревья, а воздух тугой, недвижимый, обжигающий…

Но сквозь редеющую мглу короткой ночи все смелее пробивается рассвет, горизонт перед восходом становится жгуче–синим, необычайно высоким, и пламенеет небо, играет и смеется в палевых лучах вешнее утро.

Лед на реке взламывался бурно.