Вторжение

Сквозь густую крону ивы за окном в комнату пробивались лучи солнца. Сегодня опять будет жаркий день, но пока в этом районе Принстона стояла утренняя свежесть, которая будет держаться, пока с газонов Лайбрери Плейс не испарится роса. Банни прикинула, что сейчас часов семь. У неё было прекрасное настроение и, встречая новый день, она голой выбралась из постели, позволив солнцу ласкать её покрытые загаром груди. Банни минуло тринадцать лет, и она не сомневалась в своём будущем. Через три года она выиграет на Олимпийских играх дистанцию на спине, она поступит в Рэдклифф, у неё будет не менее полудюжины щедрых любовников и, наконец, она выйдет замуж за очень симпатичного и умного мужчину, который будет обожать её, не утомляя излишними требованиями и не заставляя слушать пошлые банальности. Она принесёт ему трёх прекрасных детишек и когда-нибудь, смущённо подумала она, изменит ему, после чего будет мучиться угрызениями совести. И наконец, освободившись от власти похотливых желаний, она снова приникнет к такой знакомой, тёплой и волосатой груди мужа. Она видела её прямо воочию. Этакая нежная мягкая поросль между сосками, что-то вроде шёрстки, которую так приятно пощипывать временами. Но Банин волновали не только любовь и плотские утехи. Любую работу она будет выполнять как нельзя лучше, но больше всего ей нравилось работать с людьми. Да, именно так. В иной роли она себя не представляла. Ты чувствуешь свою вовлеченность во всё, что происходит вокруг и видишь, с каким восхищением к тебе все относятся — девчонки завистливо, мальчики с робостью, а в бросаемых на тебя мужских взглядах читается желание.

Она натянула джинсы, вытянувшиеся на коленках и майку защитного цвета, которая туго, как кожа, обтянула её груди. Босиком она прошлёпала в ванную комнату, где ополоснула лицо и почистила зубы электрической щёткой, жужжавшей, как моторные лодки на озере. Осталось приготовить завтрак, пока родители спят. Стараясь не шуметь, она спустилась по лестнице, придерживаясь за подрагивающие деревянные перила.

Для всех захват дома Кроуфордов на Грейт Роуд был самым потрясающим событием в жизни, но, хмурясь и изображая соответствующее выражение лица, про себя Банни не возражала против такого вторжения. Оно сорвало с окружающих людей маски и показало их такими, кто они есть на самом деле. Она презирала Принстон со страстью, позволенной только тем, кто по-настоящему любит его: привычки взрослых людей к подчёркнутой безалаберности и искусство сочетать несочетаемое — ездить в грязном «Мерседесе», говорить о Гарварде с добродушной снисходительностью, спокойно воспринимать известие о беременности незамужней дочери и копить груды ежемесячно приходящих счетов с Палмер-сквер и Нассау-стрит, не думая об оплате. Банни искренне считала, что ей довелось обитать в самом лицемерном городе во всей Америке. Все знали о всех, досконально и до мелочей, но заговорить вслух об этом означало нарваться на зевок или на снисходительную усмешку. Жители втайне гордились своими знаменитыми соседями, такими, как дочь Сталина или в прошлом Эйнштейн, Томас Манн и Вудро Вильсон; но признавать этого они не хотели. И пусть даже она любила многих из окружающих взрослых, они были поистине нетерпимы. Они создали город, из которого каждый подросток, которого она знала, не чаял, как унести ноги — чтобы окунуться в грубую, вонючую, варварскую реальность. Принстон был этакой декорацией, при виде которой аудитория, стоило только подняться занавесу, аплодировала, но не потому что та была точна, а потому, что художник проявил изобретательность. Много лет назад Ф. Скотт Фитцджеральд назвал его «зелёным фениксом» и таковым он оставался и поныне.

Но этот неожиданный захват Фейрхилла заставил всех вынырнуть из своих жёстких скорлупок. Прошлым вечером мать Банни, достойная женщина с врождённым изяществом манер и брезгливым отношением к поведению, которое она называла «несоответствующим», едва не впала в истерику. Она заперла двери на все замки и запоры и потребовала, чтобы муж немедленно позаимствовал ружьё у Стью Фрелингаузена — единственного человека в Лайбрери Плейс, который занимался охотой; она тут же стала звонить сестре в Нью-Йорк за советом, что делать, если чёрные насильники ворвутся в дом. Прошлым вечером на Палмер-сквер местный полицейский вырвал из рук старшеклассника плакат с лозунгом Ч. Ф. В обычный день патрульный не стал бы и обращать внимания на чёрного мальчишку. По указанию мэра с десяти вечера устанавливался комендантский час для всех жителей города, так что улицы городка были отданы лишь в распоряжение плотного потока машин, который бесцельно мчался из Филадельфии в Нью-Йорк. Каждая негритянская колымага тщательно обыскивалась в поисках оружия, и люди говорили, что к Принстону и в его окрестности стянуты сотни патрульных машин полиции.