Вторжение

Их молодежь вышиблена из разумного начала авангардной псевдокультурой, пропагандой всеохватывающего нигилизма, сексуальных извращений и вседозволенности. Наша агентура в средствах массовой информации обязана постоянно поддерживать эту линию, обосновывая сие принципами гласности, демократии, плюрализма и либерализма, идеями иллюзорного обновления общества.

Разврат, как бы гнусен он ни был — дает нашему делу хорошие дивиденды.

Наш пароль — сила и лицемерие…»

Тут Оборзеватель запнулся в чтении, поднял глаза и увидел, что редактор испытующе смотрит на него.

— А вот последние абзацы я б печатать не стал, — заговорил сотрудник. — Раскрываем карты…

— Ты чудак на букву «мы», парень, — простецки заявил ему шеф, ему нравилось работать едаки и стиль. — Это наставление для нас с тобой, а не какое-то фуфло для страниц журнала!

— Понял, командир, — торопливо произнес Оборзеватель. — Изучу в лучшем виде.

— Возьми с собой, закройся в кабинете и читай весь день. Просят посмотреть на предмет литературного языка. Документ написан по прежним наставлениям, могут проявиться архаизмы, устаревшая лексика. Ты аккуратно выпиши выпирающие слова на листок и в конце дня принеси мне лично. Гордись: по сути ты литредактор эпохального документа!

— Горжусь, — искренне проговорил польщенный брат по Кругу.

— За последнюю статью, где ты выдрал эту блаженную троицу наших конкурентов, тебе назначена крупная премия там.

— Служу Нашему Делу! — придушенным тоном рявкнул чудак с буквой «м».

— А теперь вопрос к тебе из неприятных. Откуда появилось похабное слово, которым они обозначают нас, эти доброхоты рода человеческого? — желчно спросил главный редактор.

Ни импозантный критик-журналист, принимавший во время óно участие в написании известной трилогии, за которую генсек Брежнев получил Ленинскую премию, ни редактор модного нынче издания, некогда поливавший грязью «презренный Запад», а сейчас ставший главным рекламщиком заокеанского образа жизни, со всей определенностью не ведали, что давно уже исправно служат Конструкторам Зла, и осуществилась их вербовка через сложную сеть, о которой не подозревал ни один из смертных, ни простой, ни прописанный в Белом, Черном и Красном Домах.

Оборзеватель вздохнул и потянул за металлический язычок, раскрывающий застежку-молнию на его элегантной, аж из самой Японии привезенной папочке.

— Вот, — сказал он, — доставая оттуда книжку «Нового мира» и тонюсенькую брошюрку из серии «Писатель и время». — И в журнале, и в этой книжонке, ее выпустила «Советская Россия» в восемьдесят восьмом году, очерк Василия Белова «Ремесло отчуждения».

— А, — пренебрежительно махнул редактор, — этот мужиковствующий письменник… До чего ж надоел он порядочным людям!

— Не то слово, — подхватил Оборзеватель. — Сидел бы в Тимонихе да писал бухтины… Так нет, ему в парламент надобно!

— Вы к делу, — вернул заборзевшего критика хозяин кабинета. — Мне ведь пора ехать туда. А там за опоздание не прощают. Так что же Белов?

— Разрешите процитировать… «Сестра Александра Ивановна принесла такую вот записку из «Занимательной зоологии».

— Причем здесь зоология? — нетерпеливо фыркнул редактор.

— В зоологии вся суть. От нее и пошло. Главное — не придерешься и ни в каком «изме» их не обвинишь. Слушайте сюда! «Появление жучка Ломехуза в муравейнике нарушает все связи в этой дружной семье. Жучки откладывают собственные яйца в муравьиные куколки. Личинки жучка очень прожорливы и поедают муравьиные яйца. Но хозяева их терпят, так как жук Ломехуза поднимает задние лапки и подставляет влажные волоски, которые муравьи с жадностью облизывают. Жидкость на волосках содержит наркотик, и, привыкая, муравьи обрекают на гибель и себя, и свой муравейник. Они забывают о работе, и для них теперь не существует ничего, кроме влажных волосков.

Вскоре большинство муравьев уже не в состоянии передвигаться даже внутри муравейника. Из плохо накормленных личинок выходят муравьи-уроды, и население муравейника постепенно вымирает. А жучок Ломехуза сделавший черное дело, перебирается в соседний муравейник».

«Каков жук!» — я в сердцах заталкиваю полку подальше в шкаф. И думаю, что «Занимательной зоологией» не стоит брезговать».

— Н-да, — сказал редактор. — Он прав, этот вологодский народник… В нашей борьбе необходимо учитывать и «Занимательную зоологию». Крепко припечатали! Ломехузы… Это, значит, мы с вами и все наши собратья по Кругу?

— Именно… Слово ломехуза они варьируют бесконечно. И за него их никак не прихватишь. Тут уже с семьдесят четвертой статьей Уголовного Кодекса к ним не подъедешь. Зоология! Жуки в муравейнике…

— Братья-то Стругацкие знали об этом, когда писали собственного «Жука»?

— Повесть их вышла раньше беловского очерка. Впрочем, специалистам сей жук был известен всегда.

— Дело не в жуке! Смысл, который вложили Стругацкие в повесть, стыкуется со смыслом прозвища, которое нам приклеили. Вам хоть понятен двойной, даже тройной смысл этой вовсе не безобидной философско-лингвистической штучки-дрючки?

— Улавливаю…