Вторжение

Спустивший, разорванный мяч прилип к лицу О'Шонесси, словно морская амеба. Он успел обхватить меня своими лапищами, но ум брата пришел мне на помощь, силы наши удвоились, подкрепленные ненавистью, страхом и чувством локтя. Мы втроем сцепились врукопашную под баскетбольной корзиной, и я уже не понимал, кто из нас кричит. Потом из живого клубка выделилась нелепая, похожая на огородное пугало фигура, с окровавленным сдутым мячом вместо головы.

Ну, Донни, взяли, еще разок, давай, кончай ублюдка!

Школьный сторож нашел О'Шонесси, полумертвого от ужаса, в спортзале; голова его с разбитым носом была засунута в баскетбольную корзину, руки обмотались вокруг кольца. Лопнувший мяч, будто навечно прилипший к лицу, заглушал крики, но все же не давал ему задохнуться. Нам улизнуть не удалось: поймали на выходе из школы. Немного придя в себя, О'Шонесси выдвинул против нас обвинение и рассказал все, как было, оставив, правда, в стороне свое покушение с целью вымогательства. Помимо нанесения ему тяжелых увечий, он обвинил нас в укрывательстве секретного электронного оружия, «которое весьма заинтересовало бы ФБР».

Его рассказ от начала и до конца выглядел неправдоподобно, даже если сделать скидку на странности, и прежде числившиеся за Чокнутыми Близнецами. Мы в один голос заявили, что уже нашли его в этом затруднительном положении и безуспешно пытались помочь. Но под силу ли двум низкорослым достать такого детину с трехметровой высоты, не говоря уже о том, чтоб забросить его туда? О'Шонесси, к слову сказать, пользовался еще более сомнительной репутацией, чем наша: его сплавили к родственникам в нью-гемпширское захолустье в тщетной надежде спасти от исправительной колонии. После столкновения с нами его без колебаний отправили обратно в Бостон, и больше о нем никто не слышал.

С другой стороны, всем было очевидно, что мы тоже частично утаили истину.

Нас допрашивали — и вместе, и порознь. Наши странные показания подвергались тщательному анализу. Призванные в свидетели двоюродные братья и сестры, которые что-то знали (или о чем-то догадывались), проявили безоговорочную солидарность. Семья прежде всего — особенно в борьбе против ненавистных ирландцев. Неделю спустя об инциденте забыли все, кроме нас с Доном.

Мы все еще переживали славный опыт метаконцерта, слияния двух умов, обладания трансцендентной силой, превысившей сумму ее составляющих. Если б нам удалось понять, как это получилось, и повторить такую штуку уже осознанно, то весь мир был бы у наших ног.

Мы не могли ни о чем думать, забросили школу и целыми днями упражнялись в сцеплении умов. Но все напрасно. Теперь я понимаю, что основная причина тому состояла не столько в несовершенстве метапсихического развития, сколько в отсутствии взаимного доверия. Перед лицом неминуемой опасности мы отбросили ревниво оберегаемую замкнутость, но, едва угроза миновала, вернулись к своим умственным моделям: Дон — властный принудитель, а я — аналитик и мечтатель, еще в раннем детстве смутно подозревавший, куда может завести злоупотребление властью.

Каждый винил в неудачах другого. И в конце концов, не снеся груза разочарований, сомнений, неудовлетворенных амбиций, мы отгородились друг от друга и едва не остались на второй год в четвертом классе.

Однажды теплым вечером дядюшка Луи призвал нас к себе и выложил перед нами табели нашей успеваемости. Двоюродные братья и сестры играли возле дома в весенних сумерках. Мы слышали их смех и крики, а сами стояли, покаянно склонив головы, и ждали нагоняя.

— Я ли не делал для вас все, что в моих силах? — заговорил он, обдавая нас пивным духом. — Я ли не люблю вас, как собственных детей? Ну, один, ну, два неуда еще туда-сюда, но такое?.. Сестры собираются устроить вам переэкзаменовку по всем предметам, иначе останетесь на второй год. Придется все лето ходить по утрам в бесплатную школу — наверстывать упущенное. Где это видано? Вы позорите семью Ремилардов, вот что я вам скажу!

Мы еще ниже опустили головы и залепетали что-то.

— Ох, ребята! — сокрушенно покачал головой дядя Луи. — Что бы сказали ваши бедные родители! Вот теперь глядят они на вас с неба и огорчаются. Будь вы последние олухи, так ведь нет! Головы-то у вас у обоих светлые. Неужто не стыдно вам перед Господом Богом, Создателем нашим, за то, что ветер в этих головах гуляет?

Мы засопели.

— Ну так что? Исправитесь?

— Да, дядя Луи.

— Bon note 21. — Он подавил вздох, отвернулся и прошествовал к буфету, где у него всегда стояла бутылка виски. — Я на вас надеюсь. Ступайте подышите воздухом на сон грядущий.

Мы выскочили на крыльцо и услышали за спиной звон стекла и бульканье.

— Отвел душу, теперь и надраться можно! — злобно прошипел Дон. — Старый пьянчуга! Еще неизвестно, кто кого позорит!

Мы уселись рядышком на нижней ступеньке, позабыв на время о вражде. Стемнело. Ребята сгрудились под уличным фонарем. У нас пропало всякое желание играть с ними.

— Мало ли кто остается на второй год, — добавил я. — Чего он сюда приплел папу с мамой… и Господа Бога?