Вторжение

Минут двадцать я докладывал обстановку. Говорил, что думал, как есть. Мятежники в ряде мест пользуются поддержкой населения, из 185 уездов 30 находятся под их контролем. Племена пошли на переговоры с правительством, но часть из них укрылась в горах и, видимо, с весны надо ожидать с их стороны активных действий. Рассказал ,о борьбе внутри НДПА, о мерах правительства по стабилизации положения в стране, отметив, что органы местной власти создаются медленно, партактивисты не идут в народ. Меня спросили о состоянии афганской армии. Армия, сказал я, составляет основную опору режима. Она учится, набирается опыта. Уровень ее несколько повысился, хотя есть и большие проблемы. Скажем, офицерами она укомплектована лишь наполовину. Андропов поинтересовался моим мнением об Амине. Волевой, чрезвычайно работоспособный, превосходный организатор, аттестовал я Амина. И в то же время хитрый, коварный, провел ряд репрессий. Во всеуслышание провозглашает нерушимую дружбу Афганистана с нашей страной и неоднократно просил прислать советские войска, в частности для его личной охраны. Хочет встретиться с Л. И. Брежневым.

Разговор опять перекинулся на афганскую армию. Я назвал цифры: 10 дивизий, 145 тысяч человек личного состава, 650 танков, 87 БМП, 780 БТР, 1919 орудий, 150 самолетов, 25 вертолетов, 3 зенитно-ракетных комплекса. Эти данные настолько врезались мне в память, что называю их сейчас без заглядывания в «шпаргалку». Армия может выполнять поставленные перед ней задачи, сказал я, однако ее уровень все-таки не соответствует современным требованиям.

Генерал Иванов докладывал уже после того, как я ушел...

В октябре меня снова вызвали в Москву, но не одного, а с моим коллегой В. П. Заплатиным. Об этой поездке спросите лучше Василия Петровича, он расскажет с подробностями.

Меня же решили в Афганистане заменить. По правде сказать, я зверски устал, спал по 3—4 часа. Но о замене не просил. Скорее всего некоторых не устраивали мое отношение к перспективе военной акции и мой взгляд на личность Амина.

В течение двух с лишним месяцев я вводил в курс дела своего преемника — генерал-лейтенанта Г. И. Демидкова. Тот вернулся в Москву, доложил Устинову согласованную со мной точку зрения на события в ДРА и сразу впал в немилость. Григория Ивановича вместо Афганистана отправили в Монголию. А меня сменил генерал-полковник С. К. Магометов.

6 декабря 1979 года я прилетел в Москву насовсем. Состоялся продолжительный разговор с Огарковым. «Лев Николаевич, будет ли афганская армия стрелять в наших солдат?» — неожиданно спросил Николай Васильевич. «Никогда»,— ответил я. Спустя короткое время понял, почему он это спросил...

О вводе войск я узнал в крымском санатории. Не мог ни есть, ни пить. Бросил санаторий и уехал домой в Кишинев...

Я очень доволен тем, что не участвовал в этой авантюре и совесть моя чиста.

Следующее слово — генерал-майору В. П. Заплатину.

—

В мае 1978-го меня спешно направили в Афганистан в роли советника начальника главного политуправления афганской народной армии. Там встретили радушно. Я сразу был принят Тараки, который дал мне полную инициативу во всем. Довелось побывать во всех гарнизонах, где стоял хотя бы один афганский батальон..,

—

Василий Петрович, положение в Афганистане обострялось с каждым месяцем. Чувствовали вы это?

—

Несомненно. Особенно осложнились отношения между руководителями НДПА. И хотя расхождения во взглядах «халькистов» и «парчамистов» публично отрицались (Тараки, например, на пресс-конференции заявил: «парчам» и «хальк» — это одно и то же, между ними нет никакой разницы, мы не отделялись друг от друга и вместе обрушивались на своих врагов...»), на деле происходило иначе. Борьба за власть становилась все ожесточеннее.

Но некоторые наши советники, на мой взгляд, не разобрались в ситуации. «Все валится, все рушится» — таков был рефрен их сообщений в Москву. Вместо детального, глубокого, объективного анализа обстановки возобладали эмоциональные оценки. Возможно, кому-то это было на руку, кто-то преследовал личные интересы — не берусь судить.