Вторжение

У въезда в лагерь, на обледенелом, продуваемом ветрами большаке стоял в ожидании, как на посту, полковник Гнездилов. И когда увидел выползшую на дорогу легковую машину, побежал навстречу, поддерживая рукою шашку.

— Я, простите… тревож–жился, — глотая морозный воздух, едва выговорил Гнездилов. — Посыльного за вами… снаряж–жал… — и, указав на палатки, натянутые под старыми елями, добавил: — Прошу, товарищ генерал, греться. Не обессудьте, если чего не так… Не управились.

Комбригу Шмелеву претила эта заискивающая манера вести себя в присутствии старших. В душе он порывался сделать Гнездилову внушение, но уклонился, только сдержанно спросил:

— Расчеты все прибыли?

— Одна батарея еще не выбралась из болота, — ответил тот и опять обратился к Ломову, желая скорее зазвать его в палатку. — Ветрено, Павел Сидорыч, не мудрено и простудиться. Да и обуты вы легко, — увидев на генерале хромовые сапожки, посочувствовал Гнездилов.

Шмелев с ними не пошел.

"Вся забота о шатре. Какое угодничество!" — с досадой поморщился Николай Григорьевич и зашагал в сторону болота, чтобы помочь вытянуть застрявшие орудия. Скоро его одинокая фигура с бьющимися на ветру полами шинели скрылась между елей, растопыривших понизу тяжелые, покрытые снегом ветки.

Тем часом Павел Сидорович Ломов уже сидел за чашкой чаю, и опять — в который уж раз! — внушал Гнездилову, чтобы он самым серьезным образом занялся строевой подготовкой.

— У вас что, Шмелев… только доложите невзирая на должностное лицо… любит своевольничать?

Гнездилов привстал, развел руками:

— Как вам сказать? Какой–то он… Одним словом, гнет не в ту сторону…

— Ломать надо! — генерал стукнул кулаком так, что подпрыгнула на блюдце и звякнула опорожненная чашка.

— И чем скорее, тем лучше, — подзуживал Гнездилов и, озираясь на полотняную дверь, боясь, что кто–то может подслушать, заговорил шепотом: Вы еще не знаете его. Не такие штучки отмачивает. Послушаешь — уши вянут.

— Ну–ну? — вскинул брови Павел Сидорович.

— Однажды вывел я командный состав на плац, — вкрадчивым тоном продолжал Гнездилов. — Хотел показать, как обучать новобранцев штыковому бою. А чтобы занятие построить нагляднее, решил придать тактический фон… Высотку мы за городком штурмовали… Ну и уколы наносили по чучелам. И вот заявился Шмелев. Подходит ко мне и хоть, правда, негромко, но на полном серьезе спрашивает: "Ты что, Николай Федотыч, думаешь врагов штыком колоть?" — "Если приведется — буду колоть", — отвечаю. "Жди–ка, подставят они тебе грудь!" — "То есть, а почему же не подставят?" — "В будущей войне твои штыки сгодятся разве только для откупоривания рыбных консервов!" вот как он мне ответил. Верите, у меня даже в глазах помутнело от этих слов.

— Давно это было? — спросил, вставая, Ломов.

— Да сразу после осенних маневров.

Генерал постучал по столу ногтями. Лицо его потускнело, серые, навыкате глаза не мигали. Потом он обратился к сидевшему все время молча в углу старшему лейтенанту:

— Слышали? Возьмите, товарищ Варьяш, на заметку. — И к Гнездилову: А вы по всей форме, письменно нам Донесите. От него же антисоветским душком попахивает. За такие высказывания… — Ломов смолк на полуслове, заслышав чей–то простуженный голос у входа.

В палатку, пахнув клубами тугого, холодного воздуха, вошли представитель генштаба полковник Демин, полковой комиссар Гребенников и комбриг Шмелев. Лица у всех были красные с мороза. Раздевшись, Гребенников хотел повесить свою и представителя генштаба шинели, но гибкий березовый столбик не выдержал тяжести, согнулся, и шинели, среди которых была и генеральская, упали на землю. Гребенников водворил генеральскую шинель на выпрямившийся столбик, а остальные положил на сбитую из жердей кровать. Шмелев, однако, не спешил раздеваться, присел на пенек, облокотился на колени и долго о чем–то думал. С его оттаявших бровей стекали по лицу, по впалым щекам капли.

— Бросьте переживать, Николай Григорьевич, — подойдя к нему, сказал Гребенников.

— Что, собственно, произошло? — поинтересовался Ломов.

— Да одному бойцу, Бусыгину, ногу придавило, — пояснил Гребенников.

Ломов скосил взгляд на представителя генштаба, словно бы говорил: "Вот, видите, до какой жизни можно дожить! А все затея Шмелева — понесло его в это чертово болото!"

— Хорош солдат. Редкостной силы! — к неудовольствию генерала, заговорил представитель генштаба. — Вы понимаете, трое бойцов хотели вытянуть пушку. Не взяли. Тогда этот Бусыгин взялся за лафет, развернул пушку в самой трясине и сообща с парнями выволок ее из болота. А ногу ему прихватило, когда уже ехали… ездовой виноват.

— Меня заботит не это, — сказал Ломов. — Техника была загнана в болото, люди. Темп наступления потерян. И, что удивительно, такой, с позволения сказать, бой входит в замысел Шмелева.

Комбриг выпрямился, будто ужаленный, но, вовсе не выражая раскаяния, ответил: