Вторжение

— Да, я загнал. Преднамеренно загнал! — с ударением в голосе добавил он. — И сделал это ради того, чтобы знали, на своем горбу изведали все, с чем доведется столкнуться в ратном деле. А ходить, скажу вам, по брусчатке, усыпанной розовыми лепестками, — этому можно и не учить.

Ломов впился в него глазами:

— Дай вам волю, так вы отмените и парады…

— Они, вероятно, нужны, — ответил Шмелев. — Но я бы предпочел учить бойцов ходить не по розовым лепесткам, а по острым шипам, вот по этим топям. Это гораздо полезнее.

— На парадах демонстрируется наша мощь, сила, — заметил Ломов.

— Согласен, — кивнул Шмелев и, покусывая губы, добавил: — Но я стоял и буду стоять против парадного обучения.

— Никто вас к этому и не призывает, — ответил Ломов. — Но уставы писаны для всех, и надо их выполнять как подобает.

— В чем же мое отклонение от уставов? — спросил Шмелев.

Генерал поднялся. В штабной палатке было сравнительно тесно, но все равно Ломов, заложив по привычке руки назад и пошевеливая пальцами, начал ходить взад–вперед, вминая еловые ветки в сырой песок.

— Вы недооцениваете опыт штурма линии Маннергейма. Да, недооцениваете, — по обыкновению склонный к повторам, рассуждал генерал. Наконец, не учитываете последних маневров. Как было осенью, когда нарком приезжал, — забыли? После боя в полосе предполья… когда дивизии был дан приказ на атаку… Ровно в шестнадцать ноль–ноль, после пристрелки, артиллерия открыла сосредоточенный огонь боевыми снарядами по укреплениям.

— То иные масштабы, — попытался возразить Шмелев.

— Из ручейков собираются реки, — перебил Ломов. — В замысле каждого учения, пусть оно и малого масштаба, должно быть заложено рациональное зерно… Во время осенних маневров снаряды ложились на линии укреплений, скоро весь рубеж обороны покрылся сплошным облаком разрывов… Огневой вал представлял внушительное зрелище… И когда пехота двинулась в атаку, опять артиллерия дала еще более мощный шквал огня. Стрелки местами вплотную прижимались к разрывам своих снарядов, шли за ними… Как сейчас вижу, один боец даже схватил горячий осколок. Потом удостоился вызова к самому наркому. Маршал Тимошенко спросил у него: "Не боялись ли вы снарядов, которые летели над вами?" И знаете, как замечательно ответил этот боец? "Мы, — говорит, — но боялись белофинских снарядов, а своих тем более. Чего же их бояться, ведь они работали на нас". Вот как было на маневрах. А у вас? — генерал повернулся к Шмелеву. — Затащили артиллерию в болото, завязли пушки. Да какая же это, с позволения сказать, атака без артиллерийского сопровождения?

— Все зависит от конкретной обстановки, — попытался возражать Шмелев. — Вышло так, что удобнее было атаковать без шума. На внезапность рассчитывали. Это и сделали мои бойцы.

— Не упрощайте, — прервал Ломов. — Опыт современных войн не этому учит.

— Опыт опыту рознь, — раздумчиво заметил Шмелев. — Например, нас упорно призывают готовить пеших посыльных. Выдают это за одно из важных требований времени!

Гребенников усмехнулся. В недоумении пожал плечами и представитель генштаба полковник Демин. Но генерал не заметил, как они иронически переглянулись.

— Видите, куда камень брошен, — сказал он, подойдя к представителю генштаба. — За такое, мягко выражаясь, настроеньице по головке не погладят. И зарубите себе на носу, комбриг! — Он погрозил в воздухе пальцем. — Будем готовить пеших посыльных. Да, будем! Того требует нарком.

— Разве? — с искренним удивлением спросил Демин. — Что–то я не помню, когда это им было сказано.

— На маневрах, в речах зафиксировано, — пояснил Ломов. — И мы будем выполнять это как солдаты. А кому не нравится — пусть пеняют на себя… А то ишь — взялся критиковать самого наркома… Эка куда хватил!

— Не к добру эта перебранка, — вмешался полковой комиссар Гребенников. — Товарищ Шмелев мог погорячиться. Вот поедет в отпуск, отдохнет, многое передумает, и все пойдет своим ладом. Верно, Николай Григорьевич?

Но, как видно, комбрига, хоть и спорил он со старшим в чине, трудно было разубедить. Шмелев не сразу распалялся. Терпеливый, выдержанный по натуре, он мог до поры до времени молчать, а уж если затронули его спуску не давал. Шмелев и сейчас был в таком состоянии, когда ни уговоры товарища, ни резкость, даже угрозы того, с кем спорил, не в силах были унять его бушующего темперамента.