Чуть ли не касаясь губами земли, он вдохнул запах окурков, бутылок от медового вина и гнилых огрызков фруктов, валявшихся под трибунами. От этого зловония Луарента стошнило прямо на молитвенно сложенные ладони. Горько-кислая жижа обожгла рот и нос. До вечера у него руки остались чуть липкими и пахли блевотиной, как он ни отмывал их, как ни оттирал.
И — словно где-то глубоко внутри щелкнул какой-то выключатель: стоило встать на молитву — и возвращались воспоминания о том мгновении стыда и тошноты. Утренняя церковная служба вызывала в глотке кисловатый привкус. А когда где-нибудь на громадных воздушных экранах возникало изображение Воскрешенного Императора и толпы народа восторженно кричали, глядя на него, желудок Лаурента наполнялся желчью.
Больше Лаурент Зай никогда не молился Воскрешенному Императору.
Он никогда не пил спиртного, потому что в каждом тосте ваданцы просили у Воскрешенного Божества удачи и здоровья. И даже когда кадет Зай ожидал известия о зачислении в Имперскую Академию Флота, он по ночам молча лежал в постели, пока не засыпал, и вспоминал все просчеты и удачи за шесть недель вступительных испытаний. Но не молился.
И вот теперь, тридцать субъективных лет спустя, сидя в кресле капитана флота его величества фрегата «Рысь», капитан Лаурент Зай вдруг поднес руки к лицу.
Он до сих пор ощущал горечь того давнего стыда.
— Сделай все, как надо, — хрипло, требовательно прошептал он. — Что до меня, то я хочу вернуться к моей возлюбленной. Что до нее — то она, черт побери,
Горькая молитва завершилась. Зай опустил руки и открыл глаза.
— Запуск, — скомандовал он.
Старший помощник Кэтри Хоббс обратила внимание на то, что по сведениям, поступавшим на ее обзорный экран, капсула, в которой находился посвященный Баррис, не до конца заполнена гелем. Вспомогательный искусственный интеллект протестовал, сообщая об опасности, грозившей десантирующемуся из-за недоброкачественной подготовки капсулы.
Хоббс мрачно усмехнулась, включила программу подавления сигналов системы безопасности, и приказ капитана прошел без сучка без задоринки.
— Операция запуска начата, сэр.
Почти в то же мгновение каждое из четырех электромагнитных орудий, расположенных в днище «Рыси», выпустили по одному разряду плазмы и по одному снаряду. И разряды плазмы, и снаряды были четко направлены на четыре цели внизу.
Разряды плазмы мчались вперед со скоростью, составлявшей двадцать процентов от скорости света. Температура поверхности шаров плазмы составляла двенадцать тысяч градусов, и они прожигали в атмосфере вакуумные туннели. Время горения было рассчитано очень точно. После попадания в цель плазменные шары распались на язычки пламени и оставили после себя четыре идеальных полусферических углубления в каменных стенах дворца.
За шарами плазмы последовали электромагнитные киберснаряды.
Атака была зарегистрирована системами сигнализации, установленными гигантским сетевым разумом риксов, который продолжал распространяться по системам данных и связи планеты. Шары плазмы оставили после себя длинный агрессивный след, исходивший именно из той точки, в которой, как и предсказывал Александр, разместится имперский корабль для начала спасательной операции. Гигантскому разуму потребовалось менее двух миллисекунд для того, чтобы определить, что операция началась, и отдать приказ убить заложников. Но боевики-риксы не были связаны сетью с продолжавшим расширяться разумом. Александр, в конечном счете, был создан на базе имперской техники, не совместимой с системами связи риксов. Александру пришлось передать свой приказ через передатчик, установленный посередине стола в зале Совета. Передатчик уловил сигнал гигантского разума и тут же испустил громкий писк — статический разряд с частотами, закодированными, как у какого-нибудь древнего аудиомодема. От передатчика этот сигнал распространялся со скоростью звука. Ближайший боевик находился в четырех метрах, следовательно, звук должен был добраться до него приблизительно за восемь миллисекунд — то есть через сотую долю секунды после того, как началась атака.