Вторжение в Московию

— Надо подновить, — пробурчал он так, чтобы слышал дворецкий, повёл глазами в сторону трона. Вот это кресло, его трон, его товарищ незаменимый, пока ещё не подводил его. И этой верностью он дорожил. Заглянул он и в свою спаленку. Она была невелика, как раз по его желанию. Он не любил больших пустых пространств и в них порой терялся отчего-то. А стены тесные всегда дружили с ним. Из них он выходил как из крестильницы церковной.

И здесь всё так же выгонял батюшка домовых и бесов. Их тут ужас сколько развелось за те три неполных дня, пока хоромина, готовая уже, стояла, ждала новых хозяев. Затем они прошли сенями, длинными и холодными, с волоковыми оконцами, на другую, женскую половину хором. Светлицу Марины, с красными оконцами, он осмотрел тщательно. Там была кровать, широкая и роскошная, её соорудили из дуба, и тенистый полог из голубого шёлка. К этому цвету Марина имела особенное пристрастие ещё с детства. Раскинутый на две половинки полог приоткрывал стыдливо альков, а в нём перину и мягкие подушки, все пуховые. Пуховики были и на неподвижных лавках вдоль стенок. Их покрывала опушка из тёмнозелёного бархата. И ещё стояло изящное кресло: маленькое, оно было как раз для неё. Тут же были ещё шкафчики, и поставец расположился в углу для скромной трапезы, если царица пожелает есть наедине.

Матюшке понравилось здесь всё. Должно было понравиться и ей, царице, тоже.

Они вышли опять на крыльцо. И тут он остановился, стал осматривать с высоты второго яруса хором весь Тушинский лагерь, раскинувшийся под горкой. Там же, как попало разбежавшись, белели шатры, выжженные солнцем, и кибитки. А среди них стояли землянки и сараи под стойла для лошадей, плетённые из хвороста и обмазанные глиной. В землянках там и сям ютились кузнецы и всякие иные мастеровые, которых таскают за собой в обозах армии в походах дальних.

— Государь, мы повалушу не срубили, — открыл рот молчавший до сих пор приказчик; он возводил эти хоромы. — И чердаки не смели ставить по гетманскому указу, — смиренно доложил он ещё.

Димитрий чуть не вспылил: опять гетман, всё тот же гетман.

— Почто? — процедил он сквозь зубы.

— Он сказал: гусары многие живут в землянках…

Димитрий покрутил головой: ему жал воротник кафтана. И он потянул вверх шеей. От злости на гетмана воротник, казалось, стал душить его… «Что он суётся везде, мразь!»

Рядом с ним шумно завозился батюшка. С похмелья он вспотел от освящения. Тихонько вздохнув, он громко высморкался, подтёр нос рукавом рясешки и просительно уставился на него, на царя.

Матюшка усмехнулся:

— Хм! Что, опять худо?!

— Да уж, государь!

Он похлопал его по плечу и велел дворецкому:

— Дай ему!

Князь Семён заюлил было, но, встретив его тёмный взгляд, полез за пазуху, достал оттуда гамалейку. И в ладошку отца Онуфрия потекли серебряным ручейком московки: за очищение хором от людских ворогов. Отец Онуфрий, приняв с поклоном государеву мзду за службу, откланялся, бочком отошёл в сторону и стал загребать ногами сырой снежок: закапотил, кутаясь в рясешку, накинутую поверх лишь одной тонкой душегрейки. Направил он свои стопы под горку, туда, где табором стояли шатры купцов, и там же был кабак. Он торопился просадить деньги, не уверенный, будут ли они у него завтра. Но сегодня он погуляет на славу.

* * *

Настала оттепель. Снег выпал с утра мокрым и лип к ногам. Саням не раскатиться, и снег летит из-под копыт коней комками плотными и грязными. И жизнь в военном лагере тотчас же отозвалась на эту новину, причудливость погоды.

Гусары, жолнеры, мастеровые — все повылезали из своих изб, палаток и землянок на свежий воздух, подышать свободно. Вон там казаки, в стане донцов, слепили из снега бабу. Она стоит, но не по-русски, на голове торчит дырявая гусарская венгерка, в руке зажат чей-то кривой и ржавый ятаган… И казаки, бездельничая, как мальчишки бесятся вокруг неё: бросают снежки, гогочут… А тут какой-то вывернулся удалец, попробовал на снежной бабе саблю. Но его оттащили сразу в сторону, все пьют вино. Слепили рядом с бабой из снега мужика, уже торчит его сучок. Опять от хохота все покатились. И там же с ними пьют пахолики, шныряют и смеются, ремесленники тут же, землистые все лица… Вон двое, пробуя по пьянке силу, сцепились, толкаются и тужатся, чтоб опрокинуть и вывалять в снегу соперника… А вот и вопль торжества огласил окрестности… И тут же раздался выстрел: какого-то лихого малого, гусара, а может, пятигорца… И вскрики, лязг сабель, вот ругань началась по-настоящему… Схватились двое за грудки, но сразу их разняли… Да-а, мечется, играет молодая кровь…

Димитрий вышел из царского шатра. Тут, подле шатра, уже стояли пан Юрий, князь Роман, бояре, Трубецкой и Сицкий, и Филарет притащился сюда тоже, а там, дальше, полковники, гусары.

А вон из своей избушки выскочил Заруцкий, взлетел на аргамака. Несётся вскачь к хоромам он, подъехал, соскочил с коня и бросил повод в руки казаку, затем лёгкий кивок ему, государю…