Вторжение в Московию

Его, Мухаммед-кули, а по-простому Маметкула, он не видел, почитай, уже более двух лет, не менее. С того времени, как они ходили с войском под Серпухов сразу по воцарении Годунова. Маметкул шёл тогда первым воеводой в передовом полку, он же был первым в сторожевом… Маметкул постарел, волосы у него осыпало сединой. И он стал похож на своего двоюродного брата — Кучум-хана, каким смутно запомнил его, ещё с малых лет, Ураз-Мухаммед. С возрастом и сединой у Маметкула исчезла и былая воинственность. А раньше, в молодости, предерзок был, жесток сердцем. Не единожды разорял строгановские поселения на Каме. Ещё за добрый десяток лет до прихода туда Ермака. Немало доставил он хлопот и казакам отважного атамана. После поражения и бегства от Кашлыка он долго выслеживал казаков, дожидался удобного момента. Как рысь, бесшумно ходил он с немногими воинами вокруг их ночных стоянок. И его час настал. В декабре, на Абалак-озере, вырезал он ночью дружину казаков, когда те промышляли рыбу подлёдным ловом. Ермак, мстя за них, погромил его, захватил в плен, но не казнил: отойдя сердцем, он отправил его в Москву. Там же Маметкул бил челом царю Фёдору, только что вступившему на престол после смерти отца, Ивана Грозного, и целовал ему крест в верной службе…

Ураз-Мухаммед окинул его сочувствующим взглядом и справился о его здоровье.

— Да какое уж тут здоровье-то! — отмахнулся Маметкул. — В мои-то годы! Слушай-ка лучше государя!

В этот момент в палату вошёл Михаил Салтыков и объявил литовского посла Льва Сапегу с его многочисленной свитой.

Церемония подписания договора затянулась надолго. Сначала его по-русски зачитал думный дьяк Афанасий Власьев, затем по-польски писарь Голияш Пельгржимовский. Потом грамоту скрепили большой государевой печатью и вручили послу. И Борис Годунов, продолжая приём, пригласил всех в Столовую палату. И там, за государевым столом, все подняли чаши за великого московского князя и короля Польши Сигизмунда III: чтобы быть им в мире и любви на добрых два десятка лет.

На отпуске Годунов щедро одарил послов соболями и золочёными кубками. А Сапега поднёс ему памятные вещицы. Не обошёл хитрый посол вниманием и татарских царевичей, рассчитывая, что они при случае сыграют свою роль: посеют раздор в Московии, когда будет надо…

Уже под вечер только Ураз-Мухаммед и Маметкул вышли из дворца и сели на коней.

— Поехали ко мне! — пригласил он Маметкула к себе, на подворье хана Кирмана.

Да, давно, очень давно не сиживали они вместе, не пили вино и мёд, не вспоминали прошлое, былую силу и крепость Сибирского ханства, странно легко завоёванного казачьим атаманом…

Хан остановился. И Матюшка воспользовался этой паузой и подал знак виночерпию. И тот налил всем вина. Выпили. Хан же, растревоженный воспоминаниями, глубоко вздохнул и повёл опять свой рассказ.

Прошло полтора года. В середине сентября 1602 года в Касимов заявился царский сокольничий Гаврила Пушкин.

— Государь велит тебе, касимовскому хану, пожаловать ко двору, — без лишних слов перешёл он к делу. — По случаю приезда датского принца Ганса. За того он прочит выдать свою дочь Ксению… И быть бы тебе там, как подобает его холопу!

Сокольничий заносчиво глянул на него и чему-то ухмыльнулся: «Хе-хе!»

Он же опустил глаза, чтобы не видеть его издевательской ухмылки, и покорно приложил к груди руку: «Как государь укажет!..»

В день представления великому князю принца улицы города запрудили толпы зевак. Парадно выстроились дворянские и стрелецкие сотни.

К Годунову, в Среднюю Золотую палату, Ураз-Мухаммеда ввёл и объявил теперь окольничий Пётр Басманов. Едва тот успел усадить его на скамеечку в стороне от боярских мест, как тут же в палату торжественно вступил герцог в сопровождении Салтыкова. Герцог, ещё совсем юный, ему не было и двадцати, тщился выглядеть взрослее, серьёзнее и строже. Он был высок ростом, белокур, со светлыми глазами, тонким длинным носом и небольшими, едва пробивающимися усиками. Он передал от короля Христиерна грамоту Годунову, поклоны и пожелания ему многих лет царствования…

Когда же дворецкий пригласил всех к столу, то Годунов взял герцога под руку, по-свойски, как зятя, вроде бы дело уже решённое, и прошёл с ним в Грановитую. За ними прошли гости и бояре.

В центре палаты, около четырёхгранного столба, который поддерживал тяжёлые ниспадающие своды, на столах рядами громоздилась друг на друге во множестве серебряная и позолоченная посуда, кубки и братины.

Годунов обвёл герцога вокруг этого столба, показал свои сокровища.

Принц был восхищён!

А Годунов, польщённый его похвалой, снисходительно улыбнулся. Да, молодой человек, определённо, нравился ему.

— Великий князь Борис Фёдорович изволит позже явить, вашей светлости иные драгоценности и каменья, — перевёл толмач его слова принцу.