Вторжение в Московию

За обедом Борис Годунов был как никогда весел, говорил много и ласково с принцем. Рассеивая его в новой, необычной для него обстановке, он называл его вторым сыном, шутил и смеялся. Он знал, что сейчас герцога пристально разглядывают Мария и Ксения через тайное окошечко, закрытое решёткой. И они потом уже признались ему, что подметили многие привлекательные черты у принца…

А рядом с ним, с великим князем, как всегда, был его дворецкий, троюродный брат Степан Годунов, следил за блюдами. Тут же стоял и по желанию наливал ему вино стольник Пётр Урусов, крещёный ногайский княжич. За столом же принца сидел Алексашка Плещеев и тоже следил за блюдами, что подавали дворовые.

Стоя подле государя, Урусов изредка бросал взгляды в глубину огромной палаты, как будто отыскивал кого-то по столам. И всякий раз его глаза натыкались на Ураз-Мухаммеда. И хан видел, единственный в палате, закрытое для всех лицо ногайца, первого стольника великого князя: холодное, как у Хизра[57]под личиной старца, достигшего источника жизни и счастья…

Хан замолчал, весь выложился, устал.

Матюшка тоже устал от него. И, не церемонясь, вскоре он выпроводил из хором всех гостей.

Уже было поздно, на дворе была ночь. С чего-то разогнало всю мороку. Мерцали небеса бесчисленными звёздами, словно подмигивали ему, хану Кирмана, тихонько что-то говорили с ним по-своему.

Хан был доволен приёмом, ласками царя. Он был хмельной, он ехал на коне по Тушинскому лагерю, он чувствовал себя удачливым и хитрым… Да, да, он умный, ловкий хан!.. Он только что ушёл от Шуйского, принёс свою покорность вот этому самозваному царю. Но никому ещё он не поведал задумки тайные свои. Да, он бросил свою ханскую вотчину, Касимов городок, вот только что. Не стал он ждать, когда к нему заявится Фёдор Шереметев, который воевал по Волге черемису и мордву и говорил всем, что он, хан Ураз-Мухаммед, изменил царю Василию… И вот сейчас, после приёма у нового царя, он возвращался к себе в стан и улыбался, загадочно, лукаво. О-о, он хитрый хан, он обведёт вокруг пальца и вот этого царя, похожего на мужика… И он замурлыкал что-то себе под нос, из прошлого, из детства, оттуда, из знойной Бухары…

Тогай, его ближний мурза, тревожно зашевелился в седле, сопровождая рядом хана: не тот хан стал, что-то сделал с ним царь. Уж не испортил ли? Глаз больно дурной у странного царя. Не видал мурза ещё таких. Шайтан, одно слово — шайтан! Там шайтан Федька Шереметев, тут шайтан тоже, везде шайтан!.. Куда податься бедному татарину?

«А Федька Шереметев шибко плохой воевода, — опять зашевелились у хана мысли. — Шибко!.. По Волге идёт, снизу идёт, из степей хана Иштерека… Осторохань не захотела его, пугала, стреляла. Он и пошёл вверх по Волге, долго, тихо шёл, всё воевал, всю мордву побил, с воинскими людьми шёл, с казанскими татарами, с черемисой, и чуваша с ним. Как тут быть?.. В Чебоксарах он побил много воровских. А те-то уже крест целовали вот этому царю… Затем и в Нижний пришёл… Из Арзамаса к нему, к хану в Касимов, прибежал сразу же человек от мурзы Беребердея, кричит: дескать, Шереметев и до тебя дойдёт, по Оке дойдёт, на судах дойдёт, судовой ратью идёт! Побьёт тебя! Уходи!.. Куда уходи? Жена куда, дети куда?! Ай-ай-ай! Как нехорошо!.. Потом он думал, ночь думал: ханынь велела ехать в Калугу. Ханынь, правоверная мусульманка, закона Корана не переступала, покорная мужу была, ругалась, однако собралась, поехала, с нукерами поехала… Сам сюда пришёл, с Келмаметка, к новому царю пришёл, поклонился… Хитрый, очень хитрый он, хан Кирмана!»…

В эту ночь, в ночь под новый, 1609 год по христианскому летоисчислению, а по нему тогда жил один только Тушинский городок на всей бескрайней Руси, касимовский хан был навеселе после застолья у самого государя. И он улыбался, уткнув нос в шубу. Сверкали чёрные глаза, чернее ночи они были. Но на душе его было светло и ясно, ясней, чем в бирюзовых ножнах старой сабли, подаренной им царю вот только что. Он, хан Кирмана, теперь сам волен выбирать себе хозяина, свою судьбу, судьбу своего ханства. Так он решил, так будет, так наказала ему вера отцов. И он заговорил об этом со старым мурзой Тогаем. А мудрый Тогай ехал рядом с ним и молча слушал его и ничему уже не удивлялся, посмотрев вот только что на странного царя.

* * *

В редкие свободные минуты вечерами Димитрий обычно наслаждался обществом царицы. Ему стало даже нравиться в ней что-то. Потом он догадался… «A-а!.. Робость женского ума!» И вспомнил он ту панночку, тот дьявольский соблазн, из-за чего всё началось. И тут, задумавшись, он вдруг увидел прямую связь. Не будь того соблазна, подумал он, то не попал бы он в тюрьму, и не было бы Меховецкого, не появился бы и князь Адам, и не было бы всего остального. Он не был бы царём! Как просто всё получилось!

Он даже повеселел, открыв такой странный оборот своего возвышения, и тут же велел дворецкому подать вина.