Вулканы над нами

Когда наутро гватемалец появился, я подписал бланк. Я провел ночь без сна и готов был подписать что угодно, лишь бы выйти на свободу. Он выхватил у меня бланк, сунул в карман, небрежно пожал мне руку и исчез. Я продолжал терзаться дурными предчувствиями. Дело, впрочем, было сделано, отступать было поздно.

Остаток дня я посвятил размышлениям о том, как я прожил эти последние годы. Я катился по наклонной плоскости, и довольно быстро. Пять лет тому назад я был владельцем плодороднейшей кофейной плантации в две тысячи гектаров на гватемальском нагорье. Плантация находилась во владении моей семьи добрых семьдесят лет, но правительство отобрало ее. Что мне было делать? Пока теплилась хоть малейшая надежда вернуть поместье, нужно было оставаться, сидеть на месте. Нужно было бороться, спорить, давать взятки, пробиваться к влиятельным лицам, на худой конец ждать смены правительства. Для всего этого требовались деньги — я уже не считаю повседневных расходов. А где взять их? В странах Центральной Америки население делится на землевладельцев и нищих пеонов, которые на них работают. Некоторые сферы деятельности полностью закрыты для иностранца, — например, политика; другие формально доступны — коммерция, — но иностранец не имеет никаких шансов на успех. Если у вас есть свободные деньги, вы можете открыть кинотеатр, или мороженое заведение, или новый отель. Если у вас мало денег, вам остается одно, — и каждый иностранец кончает именно этим, — вы вкладываете все, что имеете, в какое-нибудь шальное предприятие и проваливаетесь с треском. Я закупил шхуну с омарами, рассчитывая продать их в Майами и получить шестьсот процентов барыша, но холодильная установка испортилась и омары протухли. То, что у меня осталось, я вложил в валютную операцию в Британском Гондурасе.

Сначала это была обычная спекуляция, затем я стал дельцом черного рынка, но и тут не остановился. Через шесть месяцев я стал контрабандистом, нанялся вывезти из Мексики археологические ценности, которые — я почти уверен в этом — были похищены из древних захоронений. Сейчас я сидел за решеткой. Чтобы выйти на свободу, я согласился вступить в банду международных авантюристов.

Чего во всем этом было больше — невезения или легкомыслия? Вот в чем вопрос!

Через три дня меня вывели из тюрьмы, повезли под полицейским конвоем в аэропорт и посадили на самолет панамериканской компании, направляющийся в Тегусигальпу, столицу республики Гондурас. В Тегусигальпе я стал лейтенантом Армии освобождения, которая под командованием генерала Бальбоа формировалась в лагерях неподалеку от города.

В Тегусигальпе уже было полно народа; охотники на акул, ловцы жемчуга, специалисты по оккультным знаниям, люди, собиравшиеся путешествовать вокруг света на плотах из бальзовых бревен, люди, лично наблюдавшие «летающие блюдца», люди, именовавшие себя польскими графами, исследователи, совершенно точно установившие местонахождение таинственных золотых рудников, принадлежавших некогда индейцам племени куно в Панаме, аквалангисты, только что открывшие на небольшой глубине затонувший корабль, груженный драгоценностями. Поскольку хорошо проинструктированные газеты именовали нас не иначе как «героическими борцами за свободу Гватемалы», то и нас всех объединяла неистощимая тяга к самообману. Гондурасцы были обходительны и любезны. Встречные на улице горячо обнимали и лобызали нас. Впрочем, когда мы заходили к ним домой, они прятали от нас жен и дочерей. Ночью они выставляли вокруг нашего лагеря полицейские посты с пулеметами.

Невзирая на эти предосторожности, треть нашей армии была сражена венерическими болезнями.

Затем нам выдали по двадцать пять долларов на брата, одели в американские мундиры, оставшиеся от второй мировой войны и сшитые все, как один, на пузатого человека с удивительно короткими ногами, вручили каждой роте пурпурное знамя, расшитое кинжалами и сердцами, и мы двинулись к границе. Здесь, в самый разгар сезона дождей, мы стали лагерем в тропической чаще. Дождь лил ежедневно по нескольку часов кряду, и третью часть из тех, кто спасся от венерических болезней, пришлось отправить в госпитали из-за малярии. Когда выяснилось, что нас будут кормить в основном макаронными изделиями, отштампованными в виде букв латинского алфавита, в армии воцарилось общее недовольство. Солдаты покупали в окрестных деревнях кактусовый самогон, и врачи зарегистрировали несколько случаев временной потери зрения. Между «патриотами» — гватемальскими эмигрантами, которые заявили, что будут сражаться только под гватемальским командованием и отказываются от жалования, — и нашей братией — «наемниками» — вспыхнули опасные раздоры. Взаимная ненависть уже грозила перейти в кровопролитие, когда нам объявили, что вторжение началось.

Мы узнали об этом от щебечущей дикторши тегусигальпского радио. Она сообщила, что мы, при поддержке танков и авиации, пересекли границу Гватемалы, проникли в глубь страны и с часу на час должны занять важный опорный пункт — город Чикимула, где наши сторонники уже подняли восстание.