Вулканы над нами

Я подумал, что, наверное, она раньше работала в одном из таких кабаре. Когда Кранц пошел с ней танцевать, его представительность — природная у большинства крупных медлительных мужчин — пропала без следа. Он неуклюже переступал ногами, как ученый медведь, боязливо прислушивающийся к команде дрессировщика. Он был без пиджака, рубашка взмокла у него на спине и под мышками.

С вялым, почти бессмысленным выражением на лице, он вел в танце свою даму, а она, бросая в зал призывные взгляды, отбивала перламутровыми ноготками такт на его красно-бурой шее. Меланхолические музыканты, игравшие на гигантской маримбе, — их было не менее дюжины — вдруг перешли на сан, неистовую, опьяняющую индейскую вариацию пасодобла. Кранц все чаще сбивался с ноги, и Анета легким движением плеча снова вводила его в ритм танца. Под ее кофейно-смуглой кожей таились стальные мускулы. Оркестр оборвал мелодию последним сокрушительным ударом колотушек, и Кранц вернулся со своей дамой к столику. Он повалился в кресло, глаза у него покраснели, лицо лоснилось от пота. Торопливо проведя рукой по волосам, он прикрыл проплешину над левым ухом. Оркестранты снова вооружились колотушками, послышался первый глухой удар, и Анета протянула мне свою прелестную бронзовую руку. Я засмеялся и отрицательно покачал головой. Прежде чем Кранц успел овладеть положением, возле столика вырос элегантный смуглый юноша и увлек Анету за собой.

Кранц проводил ее унылым взглядом, и она пропала в людском водовороте. Жалобным голосом он заказал двойную порцию виски. Я прихлебывал свое виски с содовой. Мне показалось, что Кранц ревнует. Он оторвал тоскующий взор от танцоров.

— Я прочитал твой доклад, дружище. Прости меня, но ты все-таки спятил. Je ne te com prends pas. Нельзя же делать из мухи слона.

— Я не считаю, что делаю из мухи слона.

— Нельзя исходить из одних только местных интересов. Теряется общая перспектива.

Палин — маленький городок. К тому же в глуши. Президент сейчас занят по горло, можешь мне поверить. Ты не представляешь себе всей сложности наших дел. Ты сидишь у себя в Палине…

— В Гвадалупе, — сказал я.

— Ну, разумеется, в Гвадалупе.

— Ты действительно нашел время и прочитал мой доклад? — спросил я, обуреваемый сильными подозрениями.

— Разумеется, прочитал. Я не говорю, что твоя жалоба неосновательна. Перебои в снабжении водой — не шутка. Но, дорогой мой, перед лицом государственных проблем, которые нам приходится здесь решать, твои трудности отступают на второй план. Извини, я откровенен с тобой.

— Перебои в снабжении водой?.. — начал было я. — Откуда ты это взял?

Кранц не слушал меня.

— Приезжай через месяц, и мы все уладим. Дамбу уберем, если потребуется, взорвем.

Мне отсюда будет виднее, как поступить. Не спорю, моя позиция тоже имеет свои недостатки. Ты увлечен местными интересами. У меня, быть может, другая крайность.

Я видел, что разговаривать дальше бесполезно. Он был утомлен, немного пьян, а в данный момент ему вообще было не до меня. Анета и ее партнер отделились от толпы и, продолжая танцевать, направились к нам. Оба могли бы выступать на эстраде: исполнение было слегка небрежным и в то же время безукоризненным.

Левая рука танцора лежала у Анеты на талии, чуть повыше бедра. Крупный надменный нос и волосы, гладко зачесанные на шею, придавали ему сходство с селезнем. Улыбка Анеты вспыхивала и пропадала, как огонь маяка. Она приблизилась к столику, глотнула из стакана Кранца и, прищелкнув пальцами и каблуками, вернулась в объятия партнера.

— Untermenschen! — сказал Кранц. — Немецкое слово, но не знаю, как сказать по-английски. Это значит низшие, хуже, чем низшие.

Я имею в виду мужчин. Ты скажешь, предрассудок. Но я считаю, что существуют низшие народы. И этот народ — низший. Все подряд фаты и белоручки. Я говорю о мужчинах.

Сколько тебе лет, Дэвид?

— Тридцать восемь.

— Значит, ты человек тридцатых годов.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Ты вырос в годы, когда еще стоило жить. Вспомни, какое было время — напряженное ожидание, опасность на каждом шагу, цель впереди и голос рока.

— Как же, помню. Я лично получал от всего этого меньше удовольствия, чем ты.

Кранц покачал головой.

— Я был в войсках СС. Первые эсэсовцы. Лучшие из лучших. Потом стали набирать всякую шушеру. Невозвратимое прошлое. И все эти великолепные войны тоже ушли в прошлое. Войн уже не будет. А, Дэвид?

— Как тебе сказать. Боюсь, что будут.

— Нет, Дэвид, с войнами покончено. Нет Адольфа, некому нас вести. Ты не был последние годы в Европе, не знаешь, что там творится. Я-то видел. Провел там недавно два года. Размякли. Заняты ерундой. Жизнь для старичья. Знаешь, что мне нравится здесь, в Центральной Америке? Мне кажется, что я вернулся в тридцатые годы. Нужно пошевеливаться, иначе получишь пулю в лоб. Не вертеться, нет, но пошевеливаться. Как раз в меру. За это я люблю Гватемалу. Она вернула мне мою юность. Здесь я снова молод.

Кранц вытер слезящиеся глаза, но от воспоминаний они снова подернулись влагой.

— Не хочу тебя обескураживать, но из Бальбоа не получится Адольфа.

Кранц вздохнул.