Вуншпунш, или Тениалкогадский волшебный напиток

Пинш всем паншам… ик!
Услышь моё желанье…

Пусть у Якоба Кракеля… ик!.. ничего не болит,
Пусть покинет его рвиматизм,
Перьев ему пышных, изячный вид
И здоровый, крепкий… ик!.. организм!

И маг, и ведьма — да и сам ворон, признаться, тоже — ожидали, что вот сейчас бедолага совершенно облысеет, его скрючит от боли и он рухнет на пол скорее дохлый, чем живой.

Но вместо этого Якоб внезапно почувствовал, что его украшают роскошные иссиня-чёрные блестящие перья — более прекрасные, нежели когда-либо. Он встопорщил их, выпрямился, постучал себя клювом по груди, расправил правое, а потом левое крыло и, косо повернув голову, осмотрел их.

— Мориц, — закаркал он, — ты видишь то же, что и я, или я совсем теперь стукнутый?

— Я вижу это, — зашептал маленький кот.

Якоб яростно захлопал своими новыми роскошными крыльями и восторженно заорал:

— Уррра-а-а! У меня вааще ничего не болит! Да я как свежевылупившийся!..

Шуткозлобер и Тиранья уставились на ворона остекленевшими глазами.

— Ч-что это, а-а? — пролепетала ведьма. — Ч-что за глупости вытворя… ик! эта нелепая птица? Эт-то всё стопронец… стопронемец… стопроцентно неправильно!

— Тонна Татитата, — заскрипел маг, — ты тут что-то перепупила лопностью… ик!.. полностью! Тебя уже попуншивает… пошатывает, бедная старая ведьма… Теперь уж я тебя одолею… ик!.. ибо я из стены… ис-тин-ный прохвостионал. Ну-с, гляди хорошенько.

Он влил себе в глотку полный стакан и забормотал:

Пинта всем пинтам,
Исполнь мои финты.

Пусть сей кошара будет… ик!.. всех статней, здоровей,
Его горлышко никогда не болей.
Веселись, мой кот, пой тенором и пей,
А мех твой пусть будет бега снежней… снега белей!

Мориц, который только что чувствовал себя смертельно больным и не мог взять ни единой нотки, внезапно ощутил, как его жалкое, маленькое, толстое тельце выпрямляется, растёт и обретает облик прекрасного кота. Его мех больше не пестрел смешными пятнами, но был поистине белоснежным и мерцал, как атлас, а усы… усы Морица сделали бы честь любому тигру.

Он встряхнулся и молвил голосом, который прозвучал так глубоко и певуче, что тотчас очаровал его самого:

— Якоб, дорогой мой друг, ну как ты меня находишь?

Ворон подмигнул и тихо каркнул:

— Высший класс, Мориц, прямо устрашающе.

— А знаешь что, Якоб, — заметил кот и гордо встопорщил усы, — с этого часа лучше опять называй меня Маурицио ди Мауро.

Он набрал полную грудь воздуха и томно замяукал:

О sole mio…

Кот и ворон выскочили в окно. Но, к счастью, маг и ведьма этого даже не заметили.

Между ними опять вспыхнул лютый спор. Каждый заплетающимся языком обвинял другого в совершённой ошибке.

— Это ты прохвостионал? — вопила Тиранья. — Как бы мне не рассмеяться, Бублик, ха-ха. Да ты просто… ик!.. бубликодырка, вот ты кто… и неумёха.

— Что ты себе позволяешь? — ревел в ответ Шуткозлобер. — Не смей меня обскоблять… оскорблять, ты, старая ледитанка… дилетантка… ик!.. задевать мою провас… профас… профессиональную честь!

Каждый решил окончательно разделаться с соперником. Они собирались взаимно наколдовать друг другу дряхлость, отвратительную внешность и смертельные болезни. Поэтому они одновременно хватили по полному стакану и проорали хором:

Пинта всем пушам,
Моё лежанье скушай!

Будь вечно молод(а) и здоров(а) — ТЫ,
Будь чудом бобр… доброты и крыса… красоты!
Мудрость, добродетель, ум
И возвышенность… ик!.. дум!

И вот уже они сидят друг против друга, до глубины души потрясённые постигшим их внезапным преображением, — оба прекрасные и юные, как сказочные принц и принцесса.

Тиранья безмолвно ощупала свою стройную точёную фигурку, а Шуткозлобер провел рукой по голове и возопил:

— Эй, что это там такое растёт у меня на черепушке? Ик!.. Оля-ля, какие роскошные ло…коконы! Дайте же мне мерзколо и чесотку… то есть дерзколо и чечётку… в общем, зеркало и расчёску…

Его голый череп внезапно покрылся буйной гривой чёрных волос.

Тиранья провела пальцами по своему юному, без единой морщины, лицу и завопила:

— Да моя кожа… ик!.. гладкая, как попка младенца!

И тут оба внезапно остановились и улыбнулись друг другу с любовью, словно увиделись впервые в жизни.

— Безебамсик, — залепетала тётка. — Да ты настоящий раскрасавчик! Я только нахожу… ик!.. что ты слегка удав… удваиваешься.

— О, молчи, желаннейшая дева! — пробормотал племянник. — Ты для меня фатаморгана, ибо вдруг испустила сияние… или даже два сияния. Но в любом случае, я глубоко тебя чту, дорогая Титикака. Я переделался в глубокочувствительную душу. Я так чувствую, так чувствую! Ик!