Введение в эстетику

Такова проблема, которую нам предстоит обсудить, приводящая – в различных формулировках – к спору между импрессионизмом и догматизмом. В основе этого спора лежит чисто философский вопрос о том, имеют ли художественные ценности универсальное или, по крайней мере, коллективное признание не только de facto, т. е. не является ли эта самая черта – коллективность и даже социальность, так сказать, организация и санкция – существенною и de jure для самой идеи ценности, вопреки всякой видимости. В этом случае она была бы не только производным и второстепенным следствием, каким является всякое случайное совпадение изолированных индивидуальностей, но, наоборот, неизбежным основанием, существенным принципом.

Важно отметить, что импрессионизм и догматизм расходятся не в существенной проблеме существования эстетических ценностей, но лишь в вопросе о их обобщении. И импрессионизм и догматизм судят, но в глазах критика-импрессиониста эти суждения или ценности носят чисто личный характер, тогда как догматизм утверждает, что они общи (и должны быть общими) лицу, высказывающему суждение, со многими другими лицами и даже всеми.

Вот почему истинный противник у обеих систем общий: это уже известный нам узкий, претендующий на научность натурализм, сущность которого заключается в отрицании каких бы то ни было ценностей, в приведении решительно всего к одинаковому уровню, безразлично, идет ли речь об искусстве или природе.

Сент-Бёв ничуть не обманывался на этот счет; дилетантизму его натуры претила научная тенденция Тэна, но она, с другой стороны, нравилась его умственному складу, как высшая форма критики; единственно о чем он тоскует, это о смеси в известной мере чувственности и бесстрастия, в которой с трудом можно различить, что приходится на долю традиционного догматизма школы Лагарпа и что – на долю эпикурейского импрессионизма. Где то время, когда, читая книгу – хотя бы читающий сам был писателем, литератором по профессии, – меньше рассуждали и манерничали… Счастливое время, где ты? Ничто так не далеко от него, как нынешнее чтение, когда все время чувствуешь себя точно на иголках, когда приходится оглядываться на каждом шагу, беспрестанно задавать себе вопросы, спрашивать себя, хорошо ли написано, оставался ли нравящийся автор верным себе, своему характеру, своей национальности… и тысячу других вопросов, которые портят удовольствие, обязывают вас наводить справки в библиотеке, превращаться в работника и, наконец, в рабочего вместо человека, с утонченным наслаждением впитывающего в себя сущность вещей, берущего от них лишь то, что нужно для наслаждения и удовольствия! Эпикуреизм вкуса, навсегда, боюсь, потерянный, запрещенный, по крайней мере, всякому критику, – последняя религия тех, которые не имеют другой, последнее счастье и последняя добродетель таких людей, как Гамильтон и Петроний! – как я тебя понимаю, как я о тебе сожалею, даже сражаясь с тобою, даже браня тебя![115]

Именно подобные сожаления побудили Ницше резко, но справедливо отозваться о Сент-Бёве: «Он историк без философского фундамента, он лишен силы философского проникновения – вот почему отказывается он, во всех существенных вопросах, от своей прямой задачи – высказывать суждение; из «„объективности“ он сделал себе маску»[116].

Импрессионизм играет в вопросах вкуса ту же роль, что и скептицизм, начиная с Монтеня, в мышлении многих из современников: «мягкой подушки для головы», «un moi cheve; pour une tete bien faite». Это та же элегантная и аристократическая nonchalance, с которою мы встречаемся у столь многих современников, слегка прикрытая туманным мистицизмом в форме «эстетики бескорыстного наслаждения», служащей некоторого рода синтезом импрессионизма и натурализма, в сущности же являющейся софизмом «ленивой эстетики». Вот что говорит, например, Жюль Лафорг: «Эстетика должна быть совершенно бескорыстной и скромной вещью; как только ее заподозрят в том, что она стремится давать советы художнику, она становится нелепою. От философского обсуждения искусства, которое само по себе доставляет исключительное наслаждение, отвращает нас мысль о том, что эти размышления может прочесть и художник и, хотя бы в самой ничтожной степени, подпасть под их влияние»[117].

Но в принципе личное впечатление все же не перестает быть суждением; часто даже, чем более оно индивидуально, чем менее основано на абстрактных формулах, тем более ясно выражен в нем характер решительного суждения, тем более оно императивно и безусловно.