Введение в философию

Таким образом, целестремительность, раз допустили ее на одном пункте, простирается на всю природу. Будет произволом, с одной стороны, настаивать на том, что и человек есть только часть всеобщего порядка природы, что он не образует собой исключительной области, государства в государстве; с другой – протестовать против всякого созерцания природы с точки зрения целесообразности, как против решительно недопустимого антропоморфического понимания природы. Раз природа на одном пункте поступает антропоморфически, – а этого нельзя ведь оспаривать, – то не видно, почему нечто подобное должно быть так безусловно исключено в других случаях.

Но, говорит боящийся цели натурфилософ, ведь вне органического мира отсутствует тот принцип, без которого вообще не может быть речи о какой-нибудь цели, – именно отсутствует внутренняя жизнь и воля.

Тут мы оказались бы у собственного источника противодействия телеологическому воззрению на природу: это материалистическое понимание природы, как скучения мертвых атомов, движущихся по механическим законам. И в этом предположении старая телеология намерений вполне согласна с механическою теорией; и она также полагает природу как массу безжизненного, инертного вещества, но она к этому присоединяет: потому-то именно природа и не могла бы никогда придать себе тот строй, в котором мы ее находим; потому необходимо помимо природы допустить еще разум, сложивший это вещество по своим намерениям. А против этого допущения возмущается опять теоретическая совесть естествоиспытателя: о таком внутреннем вмешательстве какого-то духа мы не знаем ничего, и оно ничего не объяснило бы нам, это – простое asylum ignorantiae. До сих пор естествоиспытатель прав. А теперь идут далее и отрицают вообще целевые причины, даже в органическом мире. Но здесь наталкиваются опять на только что указанные нелепые следствия; и к этому снова прицепляется телеология намерений. Так вертятся в кругу до бесконечности. Выход из этого лабиринта можно найти, насколько я вижу, только на одном пути: должно оставить предположение, что природа состоит из мертвого вещества, должно стать на почву развитой выше (стр. 83 и ел.) онтологической теории параллелизма: насколько простирается физический мир, настолько же простирается и мир внутренний, мир воли. Тогда можно будет сказать: в физическом мире господствует, собственно говоря, только физическая причинность; в сопровождающем же внутреннем мире всюду господствует в то же время и целесообразность. Механическая натурфилософия права: все естественные явления, включая и естественные явления жизни, можно объяснить чисто физически, – тут не бывает вмешательства какой-нибудь разумной причины. Но прав также и Спиноза: все физические явления суть указания на сопровождающие внутренние явления, и между этими последними существует телеологическая связь. И вот в отношении к этой внутренней жизни, явлениями которой служат физические процессы, мы можем и последним приписать телеологический характер. Возьмем пример. Физик объясняет нам игру органа; все совершается при этом вполне механически: здесь трубки с таким-то и таким-то устройством, здесь сжатый воздух; вот открывается этот клапан, воздух устремляется в трубку и приводит воздушный столб в такие-то и такие-то колебания. А потом подходит физиолог и точно таким же образом демонстрирует нам органиста; вот здесь мы имеем так-то расположенные мозг и нервную систему; через глаз, сюда проходят вот эти раздражения, исходящие от нот и клавиатуры; действуя как чисто физические причины, они вызывают реакцию: пальцы надавливают клавиши в такой-то вот последовательности. Это – физическая сторона дела. Но тут есть еще и другая сторона ощущения зрения и слуха, и наслаждение звуками и мелодией. И этот ряд имеет внутреннюю, телеологическую связь членов. Да он и есть собственно существенная сторона дела, процесс же в нервной системе органиста есть лишь его внешняя видимость. И вот, выражаясь сокращенным в допустимых пределах языком, – мы называем целевыми деятельностями также и эти физические явления, в которых являются внутренние жизненные явления, игру на органе и писание нот, плетение сетей и лов рыбы. Таким образом, мы приписываем целесообразность вообще органической жизни не потому, чтобы она извне составлялась каким-нибудь мыслящим существом, а потому, что она есть явление внутренней жизни, развертывающейся в силу внутренней необходимости. Являющаяся целестремительность телесной жизни есть отражение действительной целестремительности внутренней жизни[59].