Введение в философию

И это отношение, – так продолжили бы мы теперь, предполагая верность нашего онтологического воззрения, изложенного выше, – не случайно и единично, а безусловно вообще; не только некоторые немногие явления в природе, так называемые произвольные движения животных, но и все вообще явления движения сопровождаются внутренними явлениями, подобными тем, которые мы переживаем в нас самих. Воля, – так можно, как мы думали бы, сказать вместе с Шопенгауэром, – есть то, что проявляется во всех физических явлениях, в жизненных процессах животных и растений, а также и в движениях неорганических тел; не такая воля, как наша, освещенная представлением воля, но все же воля в самом общем смысле, в которую включаются и слепое влечение, и лишенное представлений стремление. Если это есть допустимое представление, то всем естественным явлениям, поскольку они суть явления воли, должна быть свойственна также и особенность воли – целестремительность. И поскольку волевые единства низшего порядка объемлются в одно высшее и последнее единство воли, – на всю природу нужно было бы смотреть как на явление одной единой целевой системы. Жизнь Бога была бы тогда местом всех целей; в ней каждый элемент действительности поставлялся бы с разумной необходимостью, ее самоосуществление или энтелехия была бы основанием и целью всех вещей.

Правда, – так надо было бы тотчас же прибавить, – мы не можем завершить этого созерцания, мы не можем представить себе всей действительности с ее внутренней стороны. К нашему познанию обращена прежде всего ее внешняя сторона. Поэтому-то для нашей науки причинное понимание имеет такой сильный перевес. Телеологическое толкование почти не более, как постулат, или неопределенная возможность; мы вычисляем движения планет, но гармонии сфер наше ухо не слышит. Попытка понять порядок природы из ее смысла приводит нас лишь к сознанию нашей неспособности проникнуть через явление к смыслу. Поэтому естествознание поступило справедливо в том, что ограничилось чисто причинным созерцанием. Несправедливо поступает оно лишь в том, что невозможность телеологического объяснения природы оно помещает не в субъект, а в вещи, – в том, что оно не говорит: цель природы для нашего познания трансцендентна, а говорит: в природе нет цели и смысла.