Введение в философию

Наконец, гегелевскую философию довольно удачно назвали логическим пантеизмом. Она стремится охватить природу и историю в одной всеобъемлющей системе, как совершающееся с внутренней логической или диалектической необходимостью саморазвитие идеи, идеального содержания действительности. Подобно тому как в духе поэта идея какого-нибудь произведения – «Гамлета», «Фауста» – развертывается во множество моментов, действий, лиц, чтобы в конце концов восстать перед нами как единое целое, в котором все отдельное имеет свое необходимое место, так и мир или действительность, распростирающаяся перед нами в природе и истории, есть единое целое, в котором все отдельное занимает свое место с логически-эстетической необходимостью. Подобно тому как мы предполагаем затем, что понимаем какое-нибудь поэтическое произведение, если видим, как для представления одной идеи необходимы каждая сцена, каждое явление, так что пропуск чего-нибудь ощущался бы как заметный пробел, так мы имели бы и совершенное познание великой Божественной поэмы, называемой нами миром, если бы мы могли таким же образом представить в нем всякую естественную силу, всякое историческое образование, как внутренне необходимый для представления целого момент. Науки не дают нам этого, они даже и не имеют этого в виду. Естественные науки собирают факты и стараются подвести их под формулы, выражающие только внешние связи, причинные законы; но у них факты и законы остаются слепыми, грубыми фактами. Не иначе поступают и исторические исследования: они тоже собирают бесконечные массы фактов, тоже стараются над какой-то причинной конструкцией, но на вопрос о смысле этих фактов не отвечают и они, даже и не задают себе его. В этом и есть задача философии. Что значит природа? В чем лежит внутренняя необходимость всех этих явлений и их законов, механических, химических, органических? Что значит история в своем целом, что за смысл выражается в ней? К чему все эти народы, китайцы и индусы, персы и египтяне, греки и римляне, должны были совершать свой земной путь и пережить такое-то развитие в государстве и праве, в религии и искусстве? Вот вопросы, на которые хочет ответить гегелевская философия! Она хочет сказать, что такое собственно каждая вещь, показывая смысл каждой вещи в целом вещей. А развивая таким образом единый, всепроникающий смысл, идею действительности, она представляет нам сущность и жизнь самого Бога: Бог есть не что иное, как единая, сущая, живая, развивающаяся в самосознании мировая мысль. Но и действительность не есть что-нибудь другое, именно действительность, как она есть сама по себе; она есть совершенно живая, развивающася, в самосознании обнимающая самое себя идея; мертвое, инертное, просто существующее бытие встречается не в действительности, а только в тщетных представлениях живущей в отвлеченностях философии. И потому-то, что мир сам есть мысль, он и вмещается в мыслях истинной философии. Таким образом в Гегеле новая философия возвращается к своей точке отправления в платоновско-аристотелевской философии: действительность есть развивающаяся к самосознанию система мыслей, νόησις νοήσεως; философия есть мысленное повторение объективного движения мысли.

Давно минуло то время, когда такие идеи господствовали над духовным миром Германии, когда всегда жаждущая нового молодежь потоком стекалась, чтобы принять участие в переживании момента пробуждения абсолютного духа к полному самосознанию. Диалектическое повторение самодвижения идеи замолкло. Вера в то, что философия Шеллинга или Гегеля так же уясняет нам природу и историю в их внутренней необходимости, как какой-нибудь превосходный толкователь уясняет нам драму Шекспира или Гете, – вера в это едва ли уже понятна нам; мы не можем видеть в ней чего-нибудь больше простого, произвольно схематизирующего распределения общих форм действительности. И для нас кажется совершенно странным то высокомерие, с которым эти неопределенные рефлексии о действительности в общем, принимающие, подобно колыхающемуся туману, то ту, то другую форму, восстают против научного исследования, как дело бесконечно более важное и более благородное.

Для немецкой философии осталось тем не менее отсюда одно наследие: тот общий взгляд на действительность, из которого исходила спекулятивная философия. И мы также ищем завершения мыслей, к которому приводит нас созерцание действительности, все в том же направлении: идеалистический монотеизм или пантеизм – вот та цель, в которой еще и поныне сходятся мысли сильнейших и рассудительнейших мыслителей, Фехнер и Аотце могут быть названы вождями на этом пути. Лотце старается приблизиться к цели путем абстрактно-метафизического размышления; для поддержки он опирается на историческое и религиозное созерцание. Фехнер остается натурфилософом, – в видимом мире он всюду ищет и находит символы мира невидимого.