Введение в литургическое богословие

Мотивы эти в современных исследованиях о монашестве достаточно выяснены: это, прежде всего, – жажда нравственного совершенства, жажда максимализма, свойственного первохристианству, но начавшего ослабевать в сравнительно «обмирщенных» общинах, начиная со второй половины III века. И в этом проявляется первохристианское понимание жизни христианина как борьбы с «князем мира сего», с «духами злобы поднебесной», заставлявшее максималистически настроенных верующих «настигать» диавола в последнем его убежище – в пустыне[183]. Все своеобразие, весь парадокс раннего монашества – в этом сознании, что для достижения цели, поставленной Церкви, для осуществления соприродного ей эсхатологического максимализма нужно отделиться от церковного общества, не порывая с ним и не осуждая его. И в этом центральном нерве, в этом основном мотиве монашеской «анахорезы» мы и находим объяснение того, как фактически сложилось отношение монашества к культу.

В нем нужно различать два элемента. С одной стороны, как мы только что сказали, не подлежит сомнению полное принятие ранним монашеством церковного культа как нормы, как идеала, остающегося таковым, несмотря на его невыполнимость. Все раннемонашеские памятники подчеркивают, например, участие монахов в Евхаристии в общецерковные литургические дни – в субботу и воскресенье[184]. Характерно подчеркивание обоих дней, а не одного, что указывает на подчинение евхаристическому ритму Церкви, несмотря на то что для этого монахи должны были приходить часто издалека. Далее, несмотря на то, что пост составлял один из главных и постоянных подвигов монахов, они считали должным отмечать усилением пощения периоды общецерковных постов, особенно же Четыредесятницы[185]. Блаженный Иероним, описывая египетские киновии, замечает, что, хотя пост в них был одинаковым весь год, расписание трапезы изменялось «с Пятидесятницы вечером, дабы сохранить этим церковное предание…»[186]. Молитвенное правило усиливается в дни праздников. И, наконец, самые первые описания уже специфически монашеского богослужения не оставляют никакого сомнения в том, что основой его остается тот общий устав или структура, которая засвидетельствована и более ранними, домонашескими памятниками и которая, в последнем итоге, восходит, как мы уже знаем, к первохристианскому и иудеохристианскому lex orandi.

Второй элемент состоит в том нарочитом ударении, которое монашество поставило на молитву и псалмопение. «Любовь к псалмопению родила монастыри», – заметил бл. Августин. Конечно, заповедь о постоянной молитве не была новой в христианстве: «Непрестанно молитесь» (1 Фес. 5:17). Тут тоже монашество было продолжением первохристианской традиции. Но новой была идея молитвы как единственного содержания жизни, дела, ради которого и нужно отделение, отречение от мира и от всех его дел. В раннехристианском понимании молитва не противополагается жизни и составляющим ее занятиям, она пронизывает жизнь, она состоит, прежде всего, в новом понимании и жизни, и этих занятий, в отнесенности их к центральному объекту веры – к Царствию Божьему и Церкви. «Все, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человека» (Кол. 3:23); «Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте в славу Божию… ибо Господня земля и что наполняет ее» (1 Кор. 10:26, 31). Поэтому «молитесь во всякое время духом» (Еф. 6:18). Молитвой проверяется, освящается, судится дело, но она не противопоставляется ему.