Введение в литургическое богословие

Хороший пример этой эволюции – отношение монашества к Евхаристии, центральному акту христианского культа. Мы видели, что первоначально нормой этого отношения было участие монахов в церковной Евхаристии. Но вместе с тем очень рано появляются указания на хранение отшельниками Св. Даров и приобщение ими самих себя. «Все отшельники, живущие в пустыне, – пишет св. Василий Великий, – где нет священника, хранят причастие в доме и сами себя причащают»[190]. Практика хранения причастия в доме и самопричащения засвидетельствована в очень ранних памятниках христианства[191], и в ней как таковой, может быть, и не было ничего нового. Но мотивы здесь и там совершенно разные. «Частное причащение» в ранней Церкви было как бы распространением на дни седмицы воскресного причащения в евхаристическом собрании Церкви. Первичным, главным, обязательным оставалось это собрание (ἐπὶ τὸ αὐτό) в день Господень, торжественная и радостная трапеза народа Божьего. Благочестие, молитва, подвиг никоим образом не могли бы стать причиной, отделяющей от собрания, ибо всю «духовность» и все литургическое благочестие ранней Церкви можно выразить словами св. игнатия Антиохийского: «старайтесь быть как можно чаще вместе». Новизной монашеского частного причащения было, напротив, то, что причиной его оказывалось как раз благочестие, само переживание христианской жизни. евхаристические дары, причащение, остаются необходимым условием этой жизни, ибо «монахов, живущих в пустыне, жжет яд злых демонов, и они с нетерпением ждут субботы и воскресения, чтобы идти на источники водные, то есть приступить к телу и крови господней, дабы очиститься от скверны лукавого»[192]. Но оно как-то незаметно оказывается подчиненным индивидуальному благочестию, так что не благочестие (как в ранней Церкви) определяется евхаристией, а, напротив, евхаристия становится «орудием» благочестия, частью подвига, помощью в борьбе с демонами и т. д. «рассказывают об авве Марке египетском: он тридцать лет прожил, ни разу не выходя из своей кельи; к нему обыкновенно приходил пресвитер совершать для него св. приношение»[193]: такого рода факт был бы невозможен в литургическом благочестии ранней Церкви, однако он становится если не правилом, то, во всяком случае, нормальным явлением в монашестве[194]. подчеркнем еще раз: перемена здесь не в каком-нибудь умалении значения и места причащения, а в переживании его и восприятии. Оно изнутри включается в общий замысел монашества как аскетический подвиг и индивидуальное «самосозидание». В этом замысле понимание Евхаристии как актуализации Церкви и народа Божьего, как эсхатологической трапезы Царства не отрицается и не оспаривается. Просто ударение с него переходит на акт причащения, как на акт благодатной помощи в аскетическом подвиге, а на евхаристическую службу – как на возможность эту помощь получить. Это и есть перемена литургического благочестия.