Введение в общую культурно-историческую психологию

«Примерами истин, известных нам из непосредственного сознания, могут служить наши телесные ощущения и душевные чувствования. Я знаю непосредственно по собственному сознанию, что вчера я был рассержен или что сегодня я голоден. Примерами истин, которые мы узнаем лишь путем вывода, можно взять происшествия, случившиеся во время нашего отсутствия, события, сообщаемые в истории, теоремы математики. О двух первых разрядах этих истин мы умозаключаем на основании свидетельств или же на основании следов, сохранившихся от этих происшествий; истины же последнего разряда выводятся из посылок, выставляемых, например, в сочинениях по геометрии под названием определений или аксиом. Все, что мы можем знать, должно относиться либо к тому, либо к другому классу истин: либо к числу первичных данных, либо к числу заключений из этих последних.

С первичными данными или основными посылками знания, с их числом и природой, со способами их возникновения и с теми признаками, по которым их можно отличать, логика – в том смысле, как я понимаю эту науку, – не имеет никакого дела (по крайней мере, непосредственно). Эти вопросы частью совсем не подлежат ведению науки, частью же относятся к совершенно другой отрасли знания.

Все, что нам известно из (непосредственного) сознания, обладает для нас непререкаемой несомненностью. Если человек что-либо видит или чувствует (телесно или духовно), то он не может сомневаться в том, что он действительно это видит или чувствует. Для установления подобных истин не требуется никакой науки…» (Там же, с.4–5).

Все кажется таким простым и очевидным в этом рассуждении: для установления подобных истин не требуется никакой науки… А на самом деле оно чрезвычайно многопланово именно из-за этой очевидности. Что бы получилось, если бы Милль все-таки попытался дать описание того, что известно нам «из непосредственного сознания»?

Попробую представить себе, просто вообразить, что бы могло получиться:

«В общих чертах, мы намерены изучать основные составляющие сознания вообще.

Исследования, которые мы хотим проводить, требуют совершенно иной установки, нежели естественная, внутри которой достигается естественнонаучное и психологическое познание.<…>

Я начну с описания различных установок, в которых опыт и познание могут иметь место, и прежде всего с естественной установки, в которой мы все живем и из которой исходим, когда начинаем перемещать наш философский взор. Мы делаем это, описывая всеобщим образом то, что обнаруживаем в этой установке.

Каждый из нас говорит «я» и знает себя, так говорящего, как я. Каждый обнаруживает себя в качестве я и при этом каждый раз находит себя в качестве центра [некоторого] окружения. Я означает для каждого из нас различное: для каждого вполне определенную личность, носящую определенное собственное имя, переживающую свои [собственные] восприятия, воспоминания, ожидания, фантазии, ощущения, желания, воления, имеющую свои [собственные] состояния и осуществляющую свои [собственные] акты…<…>

Теперь мы обратимся к телу, пространственности и временности, его окружающим. Каждое я находит себя в качестве обладающего органическим телом. В свою очередь [само] тело не есть я, но пространственно-временная “вещь”, вокруг которой группируется вещное окружение, уходящее в бесконечность……». И так далее, и все глубже и глубже……

Это Гуссерль, «Основные проблемы феноменологии» 1910 года (Гуссерль, 1998, с.192–193). С той развилки, где остановился Милль, начиналась феноменология. Точнее, она начиналась в 1900 году с «Логических исследований», а они начинались с:

«“Авторы сочинений по логике сильно расходятся между собой как в определении этой науки, так и в изложении ее деталей. Этого заранее можно было ожидать в таком предмете, в котором писатели одни и те же слова употребляли для выражения совершенно различных понятий”.С тех пор, как Дж. С. Милль этими словами начал свою столь ценную обработку логики, прошло уже не одно десятилетие, выдающиеся мыслители по обе стороны Ламаншского пролива посвятили свои лучшие силы логике и обогатили ее литературу новыми изложениями, но все же и теперь эти слова являются верным отражением состояния науки логики» (Гуссерль, 1994, с.180).

Гуссерль просто начал с того места, где остановился Милль. И это значит, что нам не миновать знакомства с феноменологией, когда мы дойдем до культурно-исторической психологии двадцатого века. Правда, Гуссерль очень жестко открещивается от психологии: «Феноменология никоим образом не является психологией, она находится в новом измерении и требует существенно иной установки, чем психология, чем любая наука о пространственно-временном наличном» (Гуссерль, 1998, с. 193). Но это останется для нас лишь вопросом о выборе парадигмы, в рамках которой ученый хочет или не хочет находиться, и сообщества, в котором он хочет или не хочет жить.

Что же помешало Миллю увидеть то, что рассмотрел за этими очевидностями непосредственного знания Гуссерль, а уж если быть до конца точным, то и Дильтей за полтора десятка лет до него?