Вверх тормашками в наоборот (СИ)

«Не думай так!» — строгий удар прямо под сердце. Но муйба никогда не сердится же?.. Или умеет, но не показывает?..

Воздух рывками входит в лёгкие: не так-то просто дышать, когда бьют под дых.

— Полежи на траве, а я буду рядом.

Мила послушно сползает со ступени и осторожно ложится на спину. Так легче. Небо высоко-высоко. Когда-то здесь летали драконы, разные, цветные, как пёстрые волосы медан. Иранна говорила, что Драконий материк не просто земля, а сам Древний дракон, отдавший свою жизнь за жизнь людей на Зеоссе. Окаменел, стал твердью, чтобы люди могли двигаться по суше и выжить, не страшась глубин и волн океана… Знай он, как принимают его дар, стал бы умирать?..

— Иногда не надо думать о пользе или корысти, не надо ждать награды или почести. Сделать по порыву, внутреннему зову и не оглядываться.

Ну, конечно. Иранна подслушивает мысли…

Хорошо быть драконом — сильным, большим, могучим. Летать в небе и не бояться никого и ничего, умирать или жить по своему желанию, превращаться в сушу или прятаться глубоко под землёй, чтобы согревать твердь изнутри.

Мила поворачивается на бок и следит за муйбой. Та смешивает что-то в чаше, трет пестом медленно, по кругу.

— Хочешь мне помочь?

Да, наверное, это хорошо: не спеша размешивать что-то, слушать, как трётся о стенки чаши зеленоватый нёф — камень, из которого вытачивают песты…

Она протягивает руки, Иранна тут же даёт ей чашу. Внутри — полуистертая паста. Желтая с зелёными точками и голубоватыми нитями, комковатая и вязкая. Мазь? Снадобье?

— Это часть ингредиентов для сложного заклинания. Хочу попробовать… кое-что.

Шурх-шурх. Пест месит разноцветную вязь.

Шкряб-шкряб — трёт каменную чашу приятно, бархатно, с хрипотцой.

Чавк-чавк — смесь слегка пузырится и чавкает почти как Тяпка, уплетающая мимеи.

Чмок-чмок — так целуются мужчины и женщины — она однажды видела и испугалась, но не смогла убежать, сидела тихо и смотрела, а сердце грохотало так, что она испугалась ещё больше: вдруг её услышат? Но они не услышали — им слишком хорошо было друг с другом, она это чувствовала…

Бульк-бульк — вязкая паста пузырится сильнее и побулькивает, как Ираннино варево в котлах. К желтому, зелёному и голубому добавляются красные точки, сине-оранжевые кляксы, розоватый отсвет…Это похоже на радугу, что живёт в шкурках мерцателей. Сияющую радугу, которую невозможно создать искусственно, как ни старайся, какие краски в руки ни бери…

Глумк — паста превращается в один большой пузырь, влажно лопается — и летит ввысь толстый сноп радужного света. Точь-в-точь, как на небе, когда солнце играет с каплями дождя. Точь-в-точь, как уникальная шкурка мерцателей, которые боятся даже своей тени. Как и она…

Слабые руки дрожат от напряжения, им тяжело удержать вибрирующую, ставшую вмиг тяжёлой, каменную чашу. Иранна огорчится, если она уронит такую ценную смесь…

Это последнее, о чём она подумала, прежде чем нырнуть в спасительную темноту обморока. Но перед тем, как улизнуть, слышит довольный голос Иранны:

— И всё-таки ты колданула, Мила. Да так, что обзавидовались бы сайны!

Глава 14 Бойся отражений. Дара

Я устала. Ещё день толком не начался, а у меня голова уже готова взорваться, как бешеный огурец.

С верхней площадки для взлёта мы возвращались в полном молчании. Геллан шёл впереди, я плелась сзади. На крутых поворотах он не забывал подавать мне руку, но, кажется, думал о своём и делал то, к чему привык: эдакая джентльменская машинальная вежливость, впитанная с молоком матери или вбитая годами долгих нравоучений.

Спрашивать ни о чём не хотелось, и я ломала голову, как мягко намекнуть, что хочу побыть наедине. С мыслями и собою — при закрытых дверях. Но золотоволосый крылатый бог то ли догадался, то ли думала я слишком громко, — подвёл к моей комнате.

— Я покину тебя на пару часов. Приду, и отправимся обедать.

Заметьте: деликатно так свалил на себя мои проблемы. Не мне, а ему нужно отлучиться. Кивнула головой, как китайский болван, юркнула за дверь мышью и почти сразу начала стягивать с себя шмотки. Срочно в душ, вымывать чехарду из мозгов.

Чистая вода, пахнущее невесть чем мыло немного успокоили. Дурацкое платье балахоном расстроило: выглядела я в нём пугалом средневеково-огородным, как крестьянка какая-то дикая. С кроссовками пришлось расстаться, но сапожки, к платью-рубахе предложенные, мне понравились: мягкие, узорчатые и точно по ноге.

Я затянула в ванную пуфик и, пристроившись у мутного зеркала, принялась волосы мокрые расчёсывать. Дурацкое занятие, особенно с гребешком в руках. К счастью, я вспомнила слова Геллана об умном мейхоне, закрыла глаза и представила свою любимую расческу. Ну, как вам сказать? Расчёска появилась. И почти такая, как нужно. Видать, думать правильно я ещё не научилась. А может, он создавал вещи, как видел или как мог.