Вверх тормашками в наоборот (СИ)

Я слышу, как он ругается сквозь сжатые зубы. Что-то прохладное и мокрое касается лба. Кажется, я очнулась почти сразу, но глаза открывать не спешу.

— Ну, и что всё это значит? — злится Геллан и что-то опрокидывает: ему тесно в маленькой каморке Келлабумы. — Надо увозить её отсюда: наверное, газ вызывает у неё галлюцинации и беспамятство. Она не такая, как мы, надо помнить об этом.

Муйба шелестит чем-то, шуршит её юбка.

— Это не галлюцинации и не бред, Гелл… В одном ты прав: она не такая, как мы, поэтому и случилось с ней это.

— Что — это?! — Геллан рычит, сдерживаясь, чтобы не кричать.

— Здесь пересекаются временные линии, сынок. Мешается будущее с прошлым… Думаю, она попала в одну из трещин. Скорей всего, нырнула в прошлое.

— Глупо спрашивать, откуда ты это знаешь?

Наверное, муйба улыбается.

— Не глупо, Гелл, а необъяснимо. Чувствую, как животные, — внутри. Разве это объяснить?..

Я приоткрываю глаза, слежу за ними сквозь ресницы. Келлабума спокойна. И улыбается, да. Геллан зол. Если не теснота, он бы метался по комнатушке, как зверь в клетке, сбивая хвостом всё, что плохо лежит. На секунду он замирает, потом смотрит на меня, обжигая синевой.

— Дара.

Вздохнув, открываю глаза.

— И давно ты подслушиваешь?

Я слабо развожу руками:

— Можно подумать, вы сказали что-то ценное или запретное.

Будь моя воля, задрала бы нос повыше. Но задирать его некуда. И так голова запрокинута до боли в шее.

Келлабума хмыкает, что-то бормочет и выходит на улицу. Жалобно взвизгивает дверь, в дом врывается холодный ветер.

Я осторожно опускаю голову пониже. В глазах не двоится, голова вроде больше не кружится. Опираясь на руки, сажусь и, подумав, опускаю ноги. Тело слушается. Зашибись, как это, оказывается, здорово!

Геллан присаживается на корточки рядом и смотрит мне в глаза.

— Как ты?

— Хорошо. Уже хорошо. Не надо квохтать и хлопать крыльями вокруг меня.

Геллан растерянно моргает и невольно косится на спину. Я вдруг понимаю, что сморозила, и начинаю глупо хихикать. Он хмурит брови, но хохотун уже вырвался на волю и прёт из меня фонтаном.

— Ну… так курицы делают… птицы такие… над цыплятами… Оберегают… — выдавливаю я сквозь приступы смеха.

Брови у него разглаживаются, но губы сжаты. Я успокаиваюсь и перевожу дух. Мгновение мы молчим.

— Сколько тебе было? — спрашиваю и понимаю: опять язык впереди мозгов скачет.

Он поднимается на ноги, я виновато вжимаю голову в плечи. Но Геллан не смотрит на меня. Он поворачивается ко мне спиной и делает бесцельный шаг вперёд.

— Что ты видела, Дара? — голос глухой, тихий-тихий.

— Тебя. И Дирмарра. Я знаю, как это случилось. Видела…

Он молчит, только плечи делаются твёрже, каменнее, неприступнее. И когда я думаю, что он так и не ответит, слышу чётко-бесстрастное:

— Мне было шестнадцать.

Три слова. Три отрывистых смелых оловянных солдатика…

А затем он уходит. Стремительной тенью — я даже не смогла уловить движения, только, скрипнув, хлопнула входная дверь…

Встаю и жадно пью отвар из кружки, что стоит на столе. Вот и поговорили, блин…

Через минуту вернулась Келлабума.

— Чем ты его ужалила, девочка? Вылетел, как шаракан из трубы.

— Спросила, сколько ему было лет, — буркнула, хмурясь и кусая губы. Я жалела, что не сдержалась. Чёртово помело без костей!

— Не сердись на него… Как бы он ни храбрился, это до сих пор больно.

— Это не я… это он сердится, — вздыхаю тяжко и чувствую угрызения совести. — Знаю, что не надо спрашивать, но вечно попадаю впросак.

— Значит, ты нырнула в прошлое. Туда, где Геллан встретился с драко.

Я киваю несчастно.

— Он… жалел, понимаешь?.. Димон жалел, что… так случилось… Я видела. Он не лгал там, на озере…

— Конечно, не лгал, — брови Келлабумы удивлённо ползут вверх. — Дракоящеры уникальны и не похожи на других драко. Впрочем, — смеётся она, — драко так давно не появлялись в этих землях, что трудно судить, какими они были или есть сейчас.

— Думаешь, они есть? — спрашиваю заинтересованно и бесцельно кручу кружку по столу.

— Я не думаю, а знаю: драко никуда не исчезли, не вымерли. Просто ушли ненадолго, пока не закончится безвременье.

Я закатила глаза.

— Они придут, чтобы всё изменить? — не удержалась от сарказма.

— Они вернутся, когда начнём меняться мы, — очень серьёзно изрекла муйба и затарахтела пестом в ступке.

— Ну и зачем они вернутся?.. Помогут навести порядок? Изменят жизнь к лучшему? Люди и драконы обнимутся, расплачутся — и настанут мир, дружба, сосиски?..

Келлабума растирает что-то тщательно, не спеша, любовно, будто гладит ребёнка по голове. Останавливается, всматривается в ступку, кивает с улыбкой и снова трёт. Похоже, отвечать не собирается. Видимо, все хотят, чтобы у меня либо голова треснула, либо знания пришли из воздуха.

— Всему своё время, Дара. Как будет — увидим. Или увидят другие люди — кто знает? Одно знаю точно: мы их часть, а они — наша. Единое целое, как и всё на Зеоссе.

Подумать, что это значит, я не успеваю: внутрь входит Геллан. В волосах и на одежде — снег.

— Похоже, мы застряли здесь. Надвигается буря. Слава диким богам, не блуждающая.